Романсеро

Я тратил немного. Мой замок воздушный

В испанских владеньях из тода в год

Давал мне вполне пристойный доход.

О, чудные дни. Смех эльфов лукавый,

Русалок потехи, леших забавы,

Звенящий скрипками небосклон -

Здесь все навевало сказочный сон.

О, чудиые дни! Триумфальною аркой

Казался мне полог зелени яркой.

Под нею ступал я по влажной траве

С венком победителя на голове.

Какое повсюду царило согласье,

Но все изменилось вдруг в одночасье,

И -- как на беду!-- мой венок колдовской

Похищен завистливой, чьей-то рукой.

Венок с головы у меня украден!

Венок, что сердцу был так отраден,

И верите, нет ли, но с этого дня

Как будто души лишили меня.

Все маски вселенной безмолвно и тупо,

С глазами стеклянными, как у трупа,

Взирают с пустого погоста небес,

В В унынье - один - обхожу я свой лес.

Где эльфы? -- В орешнике лают собаки,

Охотничий рог трубит в буераке,

Косуля, шатаясь, бредет по ручью

Зализывать свежую рану свою.

В расселины, мрачные, словно норы,

Со страху попрятались мандрагоры.

Друзья, не поможет теперь колдовство -

Мне счастья не знать без венка моего.

Где юная? златоволосая фея;

Чьи ласки впервые познал я, робея?

Тот дуб, в чьих ветвях, находили мы кров,

Давно стал добычей, осенних ветров.

Ручей замирает со вздохом бессильным,

Пред ним изваянием надмогильным,

Как чья-то душа у подземной реки,

Русалка, сидит, онемев от тоски.

Участливо я обратился к ней,

Вскочила бедняжка, смерти бледней,

И бросилась прочь с обезумевшим взглядом,

Как будто я нризрак, отвергнутый адом.

ИСПАНСКИЕ АТРИДЫ

В лето тысяча и триста

Восемьдесят три, под праздник

Сан-Губерто, в Сеговии

Пир давал король испанский.

Все дворцовые обеды

На одно лицо, -- все та же

Скука царственно зевает

За столом у всех монархов.

Яства там -- откуда хочешь,

Блюда -- только золотые,

Но во всем свинцовый привкус,

Будто ешь стряпню Локусты.

Та же бархатная сволочь,

Расфуфырившись, кивает -

Важно, как в саду тюльпаны.

Только в соусах различье.

Словно мак, толпы жужжанье

Усыпляет ум и чувства,

И лишь трубы пробуждают

Одуревшего от жвачки.

К счастью, был моим соседом

Дон Диего Альбукерке,

Увлекательно и живо

Речь из уст его лилась.

Он рассказывал отлично,

Знал немало тайн дворцовых,

Темных дел времен дон Педро,

Что Жестоким Педро прозван.

Я спросил, за что дон Педро

Обезглавил дон Фредрего,

Своего родного брата.

И вздохнул мой собеседник.

"Ах, сеньор, не верьте вракам

Завсегдатаев трактирных,

Бредням праздных гитаристов,

Песням уличных певцов.

И не верьте бабьим сказкам

О любви меж дон Фредрего

И прекрасной королевой

Доньей Бланкой де Бурбон.

Только мстительная зависть,

Но не ревность венценосца

Погубила дон Фредрего,

Командора Калатравы.

Не прощал ему дон Педро

Славы, той великой славы,

О которой донна Фама

Так восторженно трубила.

Не простил дон Педро брату

Благородства чувств высоких,

Красоты, что отражала

Красоту его души.

Как живого, я доныне

Вижу юного героя -

Взор мечтательно-глубокий,

Весь его цветущий облик.

Вот таких, как дон Фредрего,

От рожденья любят феи.

Тайной сказочной дышали

Все черты его лица.

Очи, словно самоцветы,

Синим светом ослепляли,

Но и твердость самоцвета

Проступала в зорком взгляде.

Пряди локонов густые

Темным блеском отливали,

Сине-черною волною

Пышно падая на плечи.

Я в последний раз живого

Увидал его в Коимбре,

В старом городе, что отнял

Он у мавров,-- бедный принц!

Узкой улицей скакал он,

И, следя за ним из окон,

За решетками вздыхали

Молодые мавританки.

На его высоком шлеме

Перья вольно развевались,

Но отпугивал греховность

Крест нагрудный Калатравы.

Рядом с ним летел прыжками,

Весело хвостом виляя,

Пес его любимый, Аллан,

Чье отечество -- Сиерра,

Несмотря на рост огромный,

Он, как серна, был проворен.

Голова, при сходстве с лисьей,

Мощной формой норажала.

Шерсть была нежнее шелка,

Белоснежна и курчава.

Золотой его ошейник

Был рубинами украшен.

И, по слухам, талисман

Верности в нем был запрятан.

Ни на миг не покидал он

Господина, верный пес.

О, неслыханная верность!

Не могу без дрожи вспомнить,

Как раскрылась эта верность

Перед нашими глазами.

О, проклятый день злодейства!

Это все свершилось здесь же,

Где сидел я, как и ныне,

На пиру у короля.

За столом, на .верхнем месте,

Там, где ныне дон Энрико

Осушает кубок дружбы

С цветом рыцарей кастильских,

В этот день сидел дон Педро,

Мрачный, злой, и, как богиня,

Вся сияя, восседала

С ним Мария де Падилья.

А вон там, на нижнем месте,

Где, одна, скучает дама,

Утопающая в брыжах

Плоских, белых, как тарелка,-

Как тарелка, на которой

Личико с улыбкой кислой,

Желтое и все в морщинах,

Выглядит сухим лимоном,-

Там, яа самом .нижнем месте,

Стул незанятым остался.

Золотой тот стул, казалось,

Поджидал большого гостя.

Да, большому гостю был он,

Золотой тот стул, оставлен,

Но не црибыл дон Фредрего,

Почему -- теперь мы знаем.

Ах, в тот самый час свершилось

Небывалое злодейство:

Был обманом юный рыцарь

Схвачен слугами дон Педро,

Связан накрепко и брошен

В башню замка, в подземелье,

Где царили мгла и холод

И горел один лишь факел.

Там, среди своих подручных,

Опираясь на секиру,

Ждал палач в одежде красной,

Мрачно пленнику сказал он:

"Приготовьтесь к смерти, рыцарь.

Как гроссмейстеру Сант-Яго,

Вам из милости дается

Четверть часа для молитвы".

Преклонил колени рыцарь

И спокойно помолился,