Романтические приключения Джона Кемпа

— Какое право вы имеете говорить за меня, сеньор судья? — сказал я как мог лучше по-испански.

Девушка опять взглянула на меня.

— О, я вправе говорить за вас, — ответил О’Брайен по-английски. — Вы в западне. Вы должны бежать с Ямайки и не можете вернуться на родину. И здесь и там вы будете одинаково "желанным" гостем.

Я был подавлен. Он протянул мне толстую, белую руку и понизил голос:

— Я предлагаю вам якорь спасения. Вы поможете нам, а мы вам. Нам без вас легче обойтись, чем вам без нас. Нам просто нужен человек, которому бы мы доверяли. У нас был такой — Николс. Помните второго штурмана на "Темзе"? Он был не кто другой, как Никола Эль-Демонио; но больше он им не будет — не стану вам объяснять, почему. Это длинная история.

Я живо вспомнил предостережения больного штурмана из Новой Шотландии. Вспомнил его желтое лицо и пальцы, похожие на когти.

О’Брайен улыбнулся.

— Николс жив и здоров, но все равно, что мертв. Он выдохся. Он был дьяволом, а теперь ноет, как баба. — В голосе ирландца звучало горькое презрение. — Он стал бояться англичан. (Пустяки! Я им выдал тех семерых грешников, которым сегодня пришлось умереть без причастия.) Итак, вы можете занять место Николса — и даже лучшее место, чем его. Мы будем вам хорошо платить: щедрую долю того, что вы захватите.

Я рассмеялся ему в лицо:

— Вы очень ошибаетесь относительно меня.

О’Брайен наклонился вперед. Презрительная нотка в его голосе сменилась глубокой страстностью. Он вытянул руку; брови сдвинулись. Он был настоящим заговорщиком.

— Я делаю это во имя Ирландии. Каждый взятый нами корабль, каждая подымающаяся здесь жалоба — есть удар и отмщение тем, кто душит и разоряет мою дорогую родину. — Но он тотчас овладел собою и спокойно продолжал: — У вас есть свои причины стремиться к отложению от Англии. Мне все равно — какие. Присоединяйте вашу Ямайку к Соединенным Штатам. Это меня не касается. Но вы будете набивать карманы, а я буду ликовать — за месть тем еретикам-протестантам, которые унизили мою веру.

Не задумываясь, я воскликнул:

— Я не изменю моей родине!

И вдруг, к своему огорчению, я заметил, что разбудил старого дона. Он спокойно пошевелился в качалке и поднял руку.

— Я пойду и донесу на вас, — сказал я очень тихо, — вам не уйти. Вас повесят.

О’Брайен вздрогнул. Он быстро овладел своим обычным насмешливым тоном, он спросил:

— Вы всерьез? Это не британское бахвальство?

Старый дон опять шевельнулся и вздохнул. Девушка быстро подошла к нему.

— Сеньор О’Брайен, — сказала она, — вы так рассердили нашего английского кузена, что он разбудил моего отца.

О’Брайен вежливо осклабился.

— Всегда так бывает, — сказал он: — сумасброд-англичанин наделает бед, а дурак-ирландец получает пинки. — Он встал. — Кажется, я наговорил много лишнего. Что же, ступайте и объявите гаванской полиции, что я пират. Посмотрим, как вам поверят! — И вкрадчивым движением испанского законоведа он обогнул кресло старого дона и проскользнул в открытый люк под окном.

То было точно исчезновение призрака.

Я извинился перед девушкой, что разбудил ее отца. Щеки ее горели, глаза искрились. Не будь она в тот момент так хороша, я бы ушел немедленно. Она гневно сказала:

— Я пойду и донесу на вас

— Он мне ненавистен, этот сеньор судья. Отец слишком долго терпит его наглость.

Несмотря на свою юность и хрупкое, полудетское личико, она, очевидно, умела властвовать и повелевать.

Я обратился к Карлосу, который черным силуэтом стоял в окне.

— Зачем ты заставил меня встретится с ним? Будь он двадцать раз судьей, он в моих глазах — просто подлый босяк.

Карлос с некоторым высокомерием ответил:

— Из уважения к чести этого дома ты на него не донесешь. И ты поедешь с нами. Ты нужен мне.

Во мне пробудилось недоверие. Мысль превратить меня в нечто вроде ирландского повстанца и пирата была при всей своей оскорбительности до того нелепа, что я готов был улыбаться над чудачеством О’Брайена. Но какова во всем этом роль Карлоса? Я был до того заинтригован, что забыл о грозившем мне на Ямайке аресте. А между тем положение было угрожающее. Меня непременно обвинили бы в государственной измене.

— Ты должен ехать к нам, — убеждал меня Карлос, — чтобы выждать, пока не минет опасность, и… чтобы облегчить, быть может, мои последние часы.

Я взглянул на него — он стал прозрачен, как тень, как тень с черными, грустными глазами.

— Ничего не понимаю, — пробормотал я.

Между тем становилось темнее. Я вспоминал, что приглашен к Вильямсу отобедать на борту "Лиона". Видя, что я гляжу на дверь, Карлос печально подошел ко мне.

— И все-таки ты не должен уходить, — сказал он почти нежно, — я так много должен тебе рассказать.