Романтический манифест

Не нужно объяснять, почему нам хочется и нравится созерцать человеческие ценности, добро — величие, ум, мастерство, добродетель, героизм. Объяснения и оправдания требует желание пристально рассматривать зло; это же относится и к исследованию посредственности, ничем не замечательных, банальных людей и явлений, всего того, что бессмысленно и глупо.

В семилетнем возрасте я отказалась читать детский аналог натуралистической литературы — рассказы о своих сверстниках, которые могли бы жить по соседству. Это было смертельно скучно. В жизни подобные люди меня не интересовали, и я не видела причин считать, что их литературные образы чем-то интереснее.

Моя точка зрения и сегодня такова, с той только разницей, что теперь мне известно ее полное философское обоснование.

Если говорить о классификации литературных школ, я бы назвала себя романтическим реалистом.

Задумайтесь о том, что натуралисты окрестили романтическое искусство «бегством». Спросите себя, какой смысл они вкладывают в это наименование, в какой метафизике — каком мировоззрении — расписываются? Бегство — от чего? Разве бегство — представлять ценностные идеалы, говорить об улучшении того, что есть, что всякому знакомо и доступно? Можно ли назвать медицину «бегством» от болезней, сельское хозяйство — «бегством» от голода, знания — «бегством» от невежества, честолюбие — «бегством» от лени, а жизнь — от смерти? В таком случае образцовый реалист — это пожираемый всевозможными паразитами тупица, который сидит неподвижно в грязной луже, медитируя по поводу какого-нибудь свинства, и хнычет, что «такова жизнь». Если таков реализм, то я — эскапист. Как и Аристотель.

Как и Христофор Колумб.

В романе «Источник» есть место, где обсуждается этот вопрос, — диалог, в котором Говард Рорк объясняет Стивену Мэллори , почему хочет именно ему заказать статую для храма Стоддарда. При написании этого диалога я сознательно и намеренно вставила в него формулировку главной цели моей собственной работы — своего рода небольшой личный манифест: «И если все же хочешь знать мое мнение, лучшего скульптора, чем ты, у нас нет. Я так думаю, потому что твои статуи изображают человека не таким, каков он есть, но таким, каким он мог бы и должен быть. Потому что ты вышел из круга вероятного и позволил увидеть возможное — ставшее возможным благодаря тебе. Потому что в твоих работах меньше, чем у кого-либо, презрения к человечеству. Тебе присуще великое уважение к человеку. Твои статуи воплощают героическое в человеке»[18].

Сегодня, спустя двадцать с лишним лет, я бы, пожалуй, внесла в этот текст лишь два небольших изменения или, скорее, уточнения. Во-первых, выражение «меньше, чем у кого-либо, презрения к человечеству» не слишком точно грамматически; смысл, который мне хотелось передать, — что работы Мэллори не затронуты презрением к человечеству (в то время как работы других скульпторов в той или иной степени затронуты). Во-вторых, слова «ставшее возможным благодаря тебе» не следует понимать так, что статуи Мэллори были невозможны метафизически, в реальности. Я имела в виду, что Мэллори показал, как сделать их возможными, и только благодаря этому они и стали возможны.

«Твои статуи изображают человека не таким, каков он есть, но таким, каким он мог бы и должен быть».

Эта строчка со всей ясностью даст понять, чей великий философский принцип я приняла, чьему учению следовала и чего искала задолго до того, как услышала имя Аристотеля. Это ему принадлежит идея, что вымысел с философской точки зрения важнее истории, поскольку история представляет вещи такими, какие они есть, а вымысел — такими, какими они могли бы и должны быть.

Почему писателю следует представлять вещи «такими, какими они могли бы и должны быть»?

Мой ответ содержится в одной фразе Джона Голта из романа «Атлант расправил плечи » — и в том, что из нее следует: «Как человек обладает созданным своими усилиями богатством, точно так же он обладает созданной со бственными усилиями душой»[19].

Психическое выживание человека, как и его физическое выживание, зависит от него самог о. Соответственно, перед человеком лежат два поля деятельности, которые оба требуют постоянного выбора и постоянного творчества: окружающий мир и его собственная душа (под «душой» человека я подразумеваю его сознание). Точно так же, как нам необходимо производить материальные ценности для поддержания собственной жизни, мы нуждаемся и в приобретении ценностей характера, позволяющих нам ее поддерживать и делающих ее достойной того, чтобы жить. Мы рождаемся без знания как тех, так и других ценностей. Мы должны открыть эти ценности, перенести в реальность и выжить, формируя по их образу мир и себя.