Романтический манифест

Хорошо, сказал он. Остановись. Два года ты возвращаешься к этому снова и снова. Так хватит уже. Не сейчас... Меня ведь сразили не отрицательные рецензии. Сразили положительные. Особенно рецензия Флеретт Ламм, которая утверждала, что это лучшая книга в ее жизни — никогда еще она не читала такого трогательного любовного романа.

Дорн и не подозревал, что в этой книге присутствовала любовная интрига, не знал, что в ней есть трогательного. А о вещах, которые там, в этой книге, действительно были, которые он пять лет кряду обдумывал, записывал, оттачивал до мельчайших деталей, зная, сколь тщательно работает, — о них Флеретт Ламм не упоминала вовсе. Сначала, прочитав рецензию, он подумал, что этих вещей в книге вообще нет; ему только казалось, что они там есть. Или, может быть, их выбросила ленивая машинистка, когда перепечатывала рукопись? Но чем же тогда заполнены страницы? Том выглядел толстым. Или книга написана не по-английски? Или столько умных людей не в состоянии читать по-английски? Или он, Генри Дорн, сумасшедший? Невозможно, невозможно и еще раз невозможно. Он заново внимательно перечитал всю книгу, радуясь каждому плохо построенному предложению, неудачному абзацу, нечетко выраженной мысли. Они правы, говорил он себе, этого здесь не т, это совсем не понятно, этого вполне можно было не заметить, и вообще мы живем в несовершенном мире. Но, дочитав до конца, он знал, что на самом деле в книге все это есть, ясное, прекрасное, исключительно важное, что он не мог бы сделать изложение более совершенным и что он никогда не узнает, в чем дело. Что лучше ему не интересоваться ответом, если он хочет сохранить жизнь и рассудок.

Ладно, сказал он. Теперь ведь, наверное, хватит? Ты ведь провел за этим больше минуты. А обещал начать.

Открытая дверь вела в спальню. Там за столом сидела Китти и раскладывала пасьянс. Лицо ее выглядело так, будто она успешно делает вид, что все в порядке. У нее был милый ротик. О человеке всегда можно много сказать по виду его рта. Китти как бы хотела улыбнуться всему миру, а если не улыбалась, то по собственной вине, и на самом деле собиралась вот-вот исправиться, потому что у нее все хорошо, и в мире тоже. Она внимательно смотрела на карты; ее склоненная белая шея при искусственном освещении казалась совсем тонкой. Раскладывание пасьянса не требовало денег. Дорн слышал мягкий звук карт, ложащихся на стол, и потрескивание пара в трубе в углу.

В дверь позвонили, и Китти, не взглянув на него, быстро пошла через комнату открывать. На ее ладной пропорциональной фигуре отлично сидело ситцевое платье несколько детского фасона, с широкой юбкой, — очень милое платьице, только летнее и купленное два года назад. Дорн тоже мог бы открыть дверь, но знал, почему Китти хочет сделать это сама.

Он встал, широко расставив ноги и втянув живот, и, не глядя на дверь, прислушался. Кто-то что-то сказал, потом Китти произнесла: «Нет, извините, но нам правда не нужен “Электролюкс”». Голос Китти звучал почти песнью освобождения; она изо всех сил старалась не показаться слишком глупой, испытывала искреннюю симпатию к человеку из «Электролюкса», даже желание пригласить его в гости. Дорн понимал, откуда взялись эти интонации.

Идя к двери, Китти думала, что там хозяин квартиры.

Китти закрыла дверь, посмотрела на мужа, прошла через комнату и улыбнулась, как будто извиняясь — смиренно и счастливо — за то, что существует, проговори ла: «Не хочу мешать тебе, дорогой», — и вернулась к своему пасьянсу.

Нужно, сказал он себе, просто подумать о Флеретт Ламм и попытаться представить, что ей нравится. Представить, а потом записать. Вот и все. И получится хороший коммерческий рассказ, который ты тут же продашь и заработаешь кучу денег. Это проще простого.

Не может быть, чтобы ты один был прав, а все остальные неправы, сказал он. Тебе же советовали поступить именно так. Ты просил работы, но никто ее тебе не предложил. Никто не помогал тебе ее искать. Никого это не интересовало, никто не принимал твое желание всерьез. Все говорили — такой блестящий молодой человек! Говорили, посмотри на Пола Паттисона. Восемьдесят тысяч в год, а ведь у него нет и половины твоих мозгов. Но Пол знает, что нравится публике, и дает ей желаемое. Говорили, если бы ты просто бросил упрямиться. Ты не обязан все время быть интеллектуалом. Почему бы тебе не побыть некоторое время практиком? Заработаешь первые пятьдесят тысяч, а потом можешь со спокойной душой посвящать себя более высокой литературе, которая не продается и продаваться не будет. Говорили, зачем тратить попусту время, работая по найму? Что ты умеешь делать? При везении будешь получать двадцать пять в неделю. Это глупо, когда у тебя талант к слову, а ты знаешь, что он у тебя есть. Если бы ты благоразумно к нему относился! Тебе это должно быть совсем легко. Если ты пишешь сложные вещи вроде этой книги, тебе же наверняка ничего не стоит испечь сериал или два. Это любой дурак может. Говорили, кончай драматизировать. Разве тебе нравится быть мучеником? Говорили, посмотри на жену.