Романтик из Урюпинска, или долгая дорога в Рио-де-жанейро

Ильин с содроганием вспоминал ежегодные посещения Москвы с ее дальними переездами в метро, после которых голова раскалывалась от сумасшедше-пестрого многолюдья и грохочуще-визжащего шума, впивающегося в каждую клеточку провинциального тела.

В воскресенье, под утро, Антону Сергеевичу приснился цветной сон. Огромное, ровное пространство красно-охристой земли. Высокое, яркое, синее небо без единого облачка. На земле стоят одноэтажные глинобитные дома с плоскими крышами. Раннее утро. От домов -длинные черно-серые тени. Ни ветерка, ни деревца, ни травинки. Вдали виден бескрайний океан. В тени одного из домов (в доме душно) на раскладушке лежит молодая, обнаженная женщина. Она спит, она прекрасна, она изумительно красива! Заметна рыжеватая опушка очаровательного лобка...

Сон смешивается с полудремой. Антон замечает вокруг себя много незнакомых людей: это съемочная группа телевидения. Идет обычная работа с какой-то "звездой". Ильин неожиданно вспоминает, что в сумке с "Никоном" у него цветные фотографии: родные русские пейзажи, старая церковь, отраженная в пруду, солнечная поляна в лесу, деревенские старики и старухи... Раздаются возгласы восхищения. Фотографии передаются из рук в руки, мулаты выразительно цокают языками, а московский тележурналист с нескрываемой гордостью смотрит на Антона. Откуда-то появляется гитара. Антон молча протягивает руку и ощущает ее долгожданный, прохладный гриф. И тут Ильин начинает выдавать по полной программе: русские песни, романсы, а на закуску "Голубку". Народ в восторге! Все неистово аплодируют, раздаются крики "браво". Антон выходит из состояния, похожего на смесь сна и грез. Он открывает глаза и видит в тусклом окне медленно падающий снег. Ему кажется, он даже уверен! После т а к о г о сна должно произойти что-то хорошее, значительное, что принесет ему радость и счастье.

23

В час ночи произошло что-то страшное, непонятное. Трубы водяного отопления содрогнулись и загудели, жидкие дощатые полы задрожали. Бешено заколотилось сердце. "Как бы газовая печь не рванула!" - подумал Антон. Он с опаской вышел на кухню и у печки увидел Тину, лежащую с выпученными глазами в луже мочи. Из полуоткрытой пасти тянулась густая слюна. Трудно было поверить, что собака стала виновницей такого шума и тряски.

Через два дня припадок повторился. Собаку колотила сильнейшая дрожь, из пасти текла пена, вытаращенные глаза смотрели со страхом и мольбой. Она лежала там же, у газовой печки, и спиной билась о трубу водяного отопления.

После второго припадка Тина сильно изменилась: с первого взгляда было ясно, что это очень старая, больная собака; шерсть свалялась, походка стала неестественно-медленной, качающейся, морда осунулась, глаза глубоко ввалились, взгляд стал тусклым, затравленным.

Год назад у неё на животе выросла безобразная кровоточащая опухоль - результат того, что ей много лет не давали кормить щенков. Тина старательно зализывала красную разросшуюся шишку, и опухоль уменьшилась, заросла.

...Ильин со стыдом вспоминал, как он в последнее время обращался с собакой.

Каждый раз, когда она грязная, воняющая псиной, приходила с улицы и хотела зайти в комнату, Антон кричал на нее, и она нехотя уходила. Но стоило на минуту отвлечься, как Тина уже лежала под обеденным столом. Хозяин хватал ее за загривок и, подталкивая ногами, как озверевший, непохмелившийся вышибала, выпихивал ее в сени. И всякий раз, наблюдая эту картину, Катя говорила: "Надо ее усыпить, чтоб не мучалась". А однажды заметила: "Если бы тебя сейчас увидел кто-нибудь из "Общества защиты животных", то оштрафовали бы на пару тысяч фунтов. Но так как тебе платить нечем, то, скорее всего, посадили бы в комфортабельную английскую тюрьму, и может быть, даже разрешили взять с собой гитару.

В такие моменты Ильин был противен сам себе, чувствовал себя сволочью, но не мог с собой совладать. Он ненавидел собаку за то, что она старая и больная, гадит где попало, и так долго не подыхает. Он ненавидел себя за то, что слаб, ленив, озлоблен, не востребован, за то, что так сложилась жизнь, но в глубине души чувствовал, что могло быть и хуже, и это его немного успокаивало.

Последние двое суток Тина лежала на боку, словно расплющенная какой- то неведомой силой. Ни ела, ни пила. Глаза подернулись мутной пеленой. Позвали ветеринара, и он сказал: "Собака умирает. Усыплять не надо".

И что-то знакомое виделось в ее собачьей судьбе: восторги и радости в щенячестве, красота и сила в молодые и зрелые годы, болезни и нелюбовь в старости.

В четыре утра Антону почудилось, что его кто-то окликнул, и он проснулся. Вышел на кухню, подошел к Тине, присел на корточки и понял: "Все! Конец!" Он стал гладить ее, приговаривая: "Тина, Тиночка, хорошая моя собака, прости меня за все, прости. Я тебя не забуду никогда". Она с трудом приподняла морду, посмотрела на хозяина, и он увидел в ее старческих, почти человечьих глазах слезы. Потом положила голову на передние лапы, вытянулась, вздрогнула, точно от озноба, и затихла.

24