Романтики, реформаторы, реакционеры. Русская консервативная мысль и политика в царствование Александра I

В связи с пребыванием в Устье и выполнением разнообразных обязанностей, основным вкладом Стурдзы в образовательную политику осталось составление инструкции для Ученого комитета. Инструкция требовала, чтобы религиозные тексты строго соответствовали православному учению, чтобы божественное происхождение власти не подвергалось сомнению и чтобы естественный закон был заменен нравственным, основанным на религии. История и метафизика должны были подкреплять христианское учение, а естественные науки следовало преподавать как практические предметы, не поощряя философских рассуждений, которые могли бы противоречить Священному Писанию. Руководящий принцип состоял в том, чтобы светское образование не подорвало ненароком религиозную веру [Стурдза 18186; Стурдза 1833]. Как отмечает Джеймс Флинн, Стурдза наметил общие принципы образования, оставив разработку конкретных деталей на Магницкого, Рунича и их коллег [Flynn 1988: 83–84; Sawatsky 1976: 259–262]. Эти общие рекомендации Стурдзы, подобно его предложениям, высказанным в том же году в «Записке о нынешнем положении Германии», никак не препятствовали откровенному обскурантизму. Его идеи относительно Германии были частично реализованы в Карлсбадских указах, а относительно России – в Казани, стараниями Магницкого. Нет сомнений, что сам Стурдза не стал бы прибегать к таким примитивным мерам принуждения, как Меттерних или тем более Магницкий, но тем не менее он не спешил отмежеваться от их политики в области образования.

Лично к Магницкому и Александр, и Роксандра Стурдзы испытывали симпатию, хотя близко познакомились с ним, по-видимому, только после 1834 года в Одессе. Александр принял за чистую монету резкие и своевременные переломы в идеологии Магницкого в 1817–1819 годы (когда он обрел религию) и 1824 году (когда он предал Голицына) и пришел к заключению, что «Магницкий никогда не был человекоугодником, и более всего дорожил сокровищем совести и веры, которую стяжал и усвоил себе после сильной внутренней борьбы со страстями и заблуждениями юношеских лет» [Стурдза 1868: 932][492]. Однако он не всегда соглашался с репрессивными действиями Магницкого и ему подобных.

Одним из примеров может служить эпизод с И. Б. Шадом, немецким профессором Харьковского университета, которого выслали из России, признав его учение безнравственным и антихристианским. Стурдза писал Голицыну, что Шад стал жертвой университетской интриги, но его заступничество было безрезультатным. Он также не одобрял того, как Рунич обошелся с петербургскими профессорами в 1821 году, хотя и соглашался, что их взгляды заслуживали порицания. Когда Голицын послал ему документы по этому делу, Стурдза пришел к заключению, что «обе стороны были неправы», высказал «несколько замечаний», но отказался каким-либо образом участвовать в этих разборках [Стурдза 1876: 280][493].

Другой случай особенно ярко выявил несостоятельность идейной линии Главного правления училищ. Профессор А. П. Куницын, противник абсолютизма и крепостничества, опубликовал книгу по естественному праву. Она содержала устаревшее изложение теории общественного договора, основанное на лекциях, прочитанных им в Царскосельском лицее[494]. Неприятности начались, когда директор лицея, которому книга чрезвычайно понравилась, попросил представить ее вниманию императора. По прочтении этой книги Ученый комитет и Главное правление училищ пришли в ужас от того, что невинных юношей знакомят с подобными материями, и разработали собственный учебный курс. Как выразился скептически настроенный Стурдза, они пожелали преобразовать естественное право в «практическое богословие»[495]. Поскольку Стурдза оставался в Устье, Голицын в сентябре 1820 года послал ему соответствующие бумаги. Стурдза согласился с запретом, который наложили на книгу его коллеги (проект запрета был, вероятно, составлен Руничем)[496], но доказывал, что их собственные предложения не соответствуют назначению дисциплины, а именно изучению общества независимо от религии. Он предложил сохранить автономность курса естественного права даже после перестройки его в соответствии с религиозными постулатами.