Романтики, реформаторы, реакционеры. Русская консервативная мысль и политика в царствование Александра I

Готовность Ростопчина использовать пропагандистские методы врага говорит о том, что Шишков ошибался, думая, будто нашел в его лице единомышленника. Различие между ними заключалось прежде всего в том, что для Шишкова крестьянство было средоточием «подлинной русскости», и этим он отвергал мнение дворянства, согласно которому неразвитость и грубая натура крестьян оправдывает крепостное право; Ростопчин же, более искушенный в политике, осмотрительно сделал своего Богатырева дворянином, чтобы его критика вкусов и нравов общества не была понята как призыв к изменению общественного строя. Адмирал, преданный русской культурной традиции, выступал против иноземной культуры лишь тогда, когда она угрожала эту традицию нарушить. Для Ростопчина же националистическая демагогия служила политическим оружием, которое было направлено против всего французского в целом. Впоследствии он писал извиняющимся тоном в одной из брошюр, что в «пустячке, опубликованном в 1807 году», он лишь хотел предупредить русских людей о том, что некоторые французские иммигранты стараются распространить пораженческие настроения. «Да, я выступал против них, но мы ведь воевали с Францией, и было естественно, что они в тот момент мне не нравились» [Ростопчин 1853: 274]. Он даже похвалил русских за то, что они якобы вполне терпимо относились к французским иммигрантам в 1812 году, хотя сам-то он в своих «Мыслях на Красном крыльце» и других выступлениях всеми силами боролся с этой терпимостью.

И Шишков, и Ростопчин твердо верили в необходимость самодержавия и крепостного права, но доводы у них были разные. Шишков считал, что, излечив общество от заразы иноземной культуры, можно добиться естественного и гармоничного объединения всех классов в рамках традиционной социально-политической системы. А по мнению Ростопчина, естественное состояние общества – его внутренние конфликты и только сильная власть может защитить привилегии дворянства. Историк Кизеветтер усматривает в этом парадокс, лежащий в основе мировоззрения Ростопчина, который «носился с фантастическим идеалом независимого гражданина, исповедывающего идеологию политического рабства и увлеченного этой идеологией не за страх, а за совесть» [Кизеветтер 1915: 103]. Он пытался и впрямь сделать в политике невозможное. Для поддержания общественного порядка, полагал он, необходимо сильное самодержавие и крепостное право, но самодержец при этом не должен вмешиваться в общественный порядок (еще одно курьезное противоречие русского консерватизма)[169]. Романтик-националист Шишков прославлял и старомосковскую традицию, и Петра I, а выразитель взглядов провинциального дворянства Ростопчин хотел, чтобы общество оберегало неограниченную власть царя. Различие между ними наглядно иллюстрируют литературные стили и жанры, которые они избрали. Шишков выражал свои мысли напрямик, без тени юмора, стараясь дать образец возвышенного русского литературного языка, каким он ему представлялся, и обращался к читателю от собственного лица. Созданный Ростопчиным образ Богатырева был абсолютно не похож на автора, являлся чуть ли не карикатурой на помещика-консерватора. Ростопчин, в отличие от Шишкова, писал с сарказмом и пытался одновременно развлечь читателя и направить его мысли в нужное русло.

Следующей зимой, вдохновленный успехом «Мыслей вслух», Ростопчин публикует комедию «Вести, или Убитый живой». Нехитрый сюжет комедии развивается в Москве. Уже знакомый читателю Богатырев узнает от одного из зашедших к нему знакомых, что жених его дочери ранен в бою. Приходят еще двое знакомых, каждый из которых рассказывает хозяину дома о последних событиях, описывая их прямо противоположным образом. Приходит четвертый гость и объявляет, что молодой человек убит. Сразу после этого тот появляется сам, живой и невредимый. Богатырев задает заслуженную взбучку любителям почесать языком. На этот раз он воплощает собой добродетели русской провинции, а сплетники – бесхребетное и трусливое вестернизированное столичное дворянство. Главный герой произносит горячую патриотическую проповедь: «Я люблю все Русское, и если бы не был Русской, то желал бы быть Русским; ибо я ничего лучше и славней не знаю. Это бриллиант между камнями, лев между зверьми, орел между птицами» [Ростопчин 1853: 42]. В одной сцене два посетителя с «говорящими» фамилиями – Пустяков и Моренкопф («голова мавра» – вероятно, ироничное выражение, относившееся к балтийским немцам)[170], доктор-немец, – обсуждают последнюю битву, вести о которой обрывочны. Пустяков говорит, что даже неизвестно, кто из русских офицеров командовал войсками.

Моренкопф: Немецких Енерал пыл три штук, и фее мой семляк.

Пустяков: Да войска-та по крайней мере были Русские.

Моренкопф: Ну та мошна и эта скасать, а кагтап Енерал тут не пыл, так турна пы пыла [Ростопчин 1853: 42].