Романы Ильфа и Петрова

«Кто-то тронул балалаечные струны» — реминисценция, в сниженном ключе отсылающая к поэтическим формулам начала XX века. Ср. Блока: Не верили. А голос юный / Нам пел и плакал о весне, / Как будто ветер тронул струны / Там, в незнакомой вышине [На смерть Комиссаржевской]; В затаенной затронет тиши/ Усыпленные жизнию струны [Есть минуты, когда не тревожит…] и др.

8//16

На стене клопы сидели / И на солнце щурились, / Фининспектора узрели — / Сразу окочурились… — Видимо, перед нами вариант популярной в те годы частушечной «колодки». Во всяком случае, нам встретилась еще одна частушка по тому же образцу, сочиненная самодеятельными поэтами для капустника в подмосковном доме отдыха: Две недели солнца ждали, / Прямо истомилися, / А как солнце увидали, / Сразу облупилися [Дом отдыха «Новый быт», Московский пролетарий, 22.09.28]. Заимствование этой «колодки» журнальным очеркистом из романа (публикация ДС к сентябрю 1928 уже закончилась) — возможность интересная, но, на наш взгляд, отдаленная. (Отметим совпадение глагольных клаузул в двух частушках: во всех строках — прошедшее время множественного числа, в четных — возвратный глагол (на — сь); увидали — узрели в третьем стихе; наречие сразу в начале последних стихов.)

8//17

[Остап]…увидел пятерых граждан, которые прямо руками выкапывали из бочки кислую капусту и обжирались ею. Ели они в молчании… Паша Эмильевич… снима[л] с усов капустные водоросли. — Ср. Маяковского: Вот вы, мужчина, у вас в усах капуста / где-то недокушанных, недоеденных щей… [Нате!] — Одна из театральных сенсаций 1925–1926, ленинградская постановка пьесы А. Н. Толстого и П. Е. Щеголева «Заговор императрицы», имела сцену, сходную с той, которая предстала глазам Остапа. «Поднимается занавес… Распутин, один, растрепанный, со сна, босой, в русской рубахе. Перед ним посудина с кислой капустой, и он — с похмелья — жрет эту капусту руками. Ни одного слова. Только жрет. Казалось бы ничего особенного, а [П. Ф.] Монахов с похмелья, молча, так жрал эту капусту, что через две минуты зал разражался неистовыми аплодисментами» [К. Федин — Р. Гулю, разговор в 1928; в кн.: Гуль, Я унес Россию, 247].

8//18

— Дети Поволжья? — Дети, оставшиеся сиротами в результате катастрофического голода в Поволжье в начале 1920-х гг.

Характеристика взрослого, заведомо далекого от невинности, как наивного ребенка, — одна из «архиострот» Бендера. Ср. выдачу Воробьянинова за мальчика в ДС 31; намерение купить Балаганову матросский костюмчик в ЗТ 25; обращения к спутникам вроде «Ах, дети, милые дети лейтенанта Шмидта…» в ЗТ 6 или «…наш детский утренник посетит одна девушка…» в ЗТ 24 и др. [см. Щеглов, Семиотический анализ…, а также ЗТ 25//1 и др.].

8//19

— Тяжелое наследие царского режима? — «Тяжелое», «проклятое» наследие — клише послереволюционных лет. Ср. «Глухонемота — тяжелое наследие капиталистического строя» [КН 16.1930]. «Ибо в чем корень зла? В проклятом наследии прошлого — в нашей некультурности» [Селищев, Язык революционной эпохи]. «Граждане свободной России! Покупайте на счастье наследие проклятого режима в пользу геройских инвалидов» [Бабель, Беня Крик // Забытый Бабель — о продаже кандалов, Одесса, 1917]. «Антисемитизм — одно из позорных наследий, еще не изжитых в нашей стране» [рец. С. Борисова на книгу об антисемитизме, НМ 04.1930]. В пародийном отражении фельетониста: «Нам неизвестно, существует ли где-нибудь научный институт, который занимается изучением и регистрацией наследий проклятого прошлого, а также борьбой с таковыми» [В. Ардов, Восторг //В. Ардов, И смех и грех]. «Масло, сахар, яйца и прочее наследие старого режима», — шутили эстрадные конферансье в тощие годы первой пятилетки [Grady, Seeing Red, 306].

Этот штамп не являлся советским неологизмом; ср. у кн. А. В. Оболенского: «Император Николай II получил тяжелое наследие» [Мои воспоминания, 90].

8//20