Романы Ильфа и Петрова

Сын лейтенанта Шмидта — редкая, если не единственная, реальная фигура, совмещающая все три названных признака: он (1) сын легендарного революционера, (2) сам участник революции, и при этом (3) участник несовершеннолетний, "ребенок-герой" ("Я был дитя", — говорит Бендер председателю. Что реальный Е. Шмидт был в 1905 уже юношей, без труда скрадывается в памяти людей четверть века спустя).

"Дети лейтенанта Шмидта" — параллелизм к жюльверновским "Детям капитана Гранта". Еще более вероятным источником кажется "Шмидт и его сыновья, или Сила канкана" — баллада-пародия Н. Буренина на пушкинскую балладу "Будрыс и его сыновья", весьма популярная в годы франко-прусской войны 1870-71 [см.: Забытый смех, 348]. (Первую параллель напомнил, а вторую указал комментатору К. В. Душенко.)

Вопрос огоньковской "Викторины": "36. Какой русский революционер был расстрелян на острове Березань?" Ответ: "Лейтенант Шмидт" [Ог 24.08.29].

1//18

Председатель... живо вспомнил знаменитый облик революционного лейтенанта с бледным лицом и в черной пелерине с бронзовыми львиными застежками. — Эту популярную в начале XX века пелерину вспоминают В. Катаев ("На господине была надета черная крылатка морского покроя, застегнутая на груди цепочкой с двумя пряжками в виде львиных голов" [Разбитая жизнь, 338]) и В. Каверин ("[отцовская] ...плащ-крылатка, застегивавшаяся на медную цепочку с львиными, также медными, мордами, в которых были спрятаны петля и крючок" [Освещенные окна, 201]). Она запомнилась современникам в связи с фигурой П. П. Шмидта. Ср. описания его внешности в рассказах: "...черная пелерина с желтыми накладными застежками-львами и черная фуражка с белыми кантами" [Д. Хайт, Бурьян].

1//19

В учреждениях появились пружинные адвокатские диваны... [до конца абзаца]. — Упоминаемая здесь мебель появляется в советских учреждениях в результате послереволюционных реквизиций и распределения вещей по ордерам (см. сюжет первого романа). Признак революционной эпохи — разбросанность и смешение вещей, когда-то составлявших ансамбли [см. об этом: Щеглов, Антиробинзонада Зощенко]. Их совместное, еще неразрозненное бытие в доме состоятельного петербургского адвоката в 1915-1916 вспоминается в романе М. Алданова "Ключ" (выделяем детали, упоминаемые в ЗТ):

"В... [гостиной, купленной за большие деньги в Вене] был и американский белый рояль, и голубой диван с приделанными к нему двумя узенькими книжными шкапами, и этажерки с книгами, и круглый стол, заваленный художественными изданиями, толстыми журналами... Здесь все было чрезвычайно уютное и несколько миниатюрное: небольшие шелковые кресла, низенькие пуфы, качалка в маленькой нише, крошечная полка с произведениями поэтов, горка русского фарфора и портрет Генриха Гейне в золотой рамке венком, искусно составленным из лавров и терний".

"Диван поражал своей величиной и высотой спинки, заканчивающейся широкой полкой со статуэтками из бронзы и чугуна, уставленными на ней" [в аристократическом доме в Петербурге; Колесников, Святая Русь, 13; фото такого дивана — в Чу 32.1929]. Горка с чашками, самоварный столик, тахта, кресла, низкий ковровый пуфик, американский книжный шкаф — такова обстановка кабинета члена Государственной Думы [Козаков, Девять точек, кн. 2: 89, 95].

1//20

А шкафчик-то типа "Гей, славяне!". — Шутка из записей И. Ильфа [ИЗК, 204]. "Гей, славяне!" (Hej, slovaci!) — националистическая песня; автор — словацкий поэт Самуэль Томашик (1813-1887). В России известна в переводе Н. В. Берга. Была популярна в предвоенные и военные годы, когда, по словам С. Рафальского, "правые любили спеть с подъемом „Гей, славяне!" и вспомнить о тевтонском „Дранг нах остен“" [Что было..., 14], а позже в эмигрантских кругах в славянских странах, где она исполнялась на торжественных актах и парадах.