Романы Ильфа и Петрова

...На ночных столиках зальются троечным звоном мириады будильников (фирмы "Павел Буре" — потише, треста точной механики — позвончее) и замычат спросонок советские служащие, падая с высоких девичьих кроваток. — "В СССР нет своего часового производства" [Ог 19.02.28]. Возникает оно лишь в 1929-1930, когда в системе Треста точной механики начинают работать 1-й и 2-й часовые заводы. Для аскетической культуры пятилетки характерен упор на будильники. Они пропагандируются в печати: "Будильники Гостреста точной механики, впервые изготовляемые целиком из советского материала" [фото в КН 40.1929]; "Мы сами стережем свое время" [обложка Ог 05.01.30; на фото — стройные ряды отечественных будильников; сходное фото с армией будильников — в КП 46.1929]. Одновременно раздается и критика этих необходимых приборов: "Качество будильников, выпущенных 2-м часовым госзаводом, низкое" [Точная механика, карикатура в Кр 32.1930].

В качестве специфически советского символа времени будильник заменяет традиционные песочные часы в пародиях на символику смерти; см. фельетон Ильфа и Петрова "Призрак-любитель" (1929), где блестяще решена художником Б. Ефимовым фигура смерти с косой и будильником в руке.

Павел Буре — известнейший дореволюционный часовой мастер, "поставщик двора Его Величества".

Фразу о служащих, падающих с кроваток, видимо, следует понимать в рамках критики мебельной промышленности [ср. ЗТ 1//20] — как намек на крошечные габариты советских кроватей. Ср. "девичью постельку" архивариуса Коробейникова [ДС 11//20, где и другие, сходные примеры]. В юмористическом листке "Пушка" читаем: "Ночной полет А. И. Щепкина. Рязань. Андрей Иванович Щепкин полетел ночью с кровати" [По СССР, Пу 15.1926; об этой рубрике острот "Пушки" см. ДС 20//22].

4//5

Это был обыкновенный чемоданишко... — Избранный Корейко метод хранения сокровищ отражает его всегдашнее стремление раствориться в массе однотипных совслужащих [см. выше, примечание 1: "...вмешался в их... колонны"]. Стандартного вида чемодан с миллионами, затерянный среди сотен обыкновенных чемоданов, — в сущности, аллегория самого Корейко [см. также ЗТ 9//12; ЗТ 11//18; ЗТ 23//2; ЗТ 29//1]. Перекочевка с вокзала на вокзал — современный вариант знаменитой шкатулки скупого, без конца перепрятываемой в страхе перед ворами.

Вместе с тем играют известную символическую роль и сами места, где советский Гарпагон прячет кубышку, — вокзальные камеры хранения. Вокзал — типичная пограничная и переходная зона. Ср. новеллу Ильфа и Петрова "Двойная жизнь Портище-ва" в цикле "Новая Шахерезада", где заглавный герой периодически преображается из совработника в нэпмана и обратно, передвигаясь по железной дороге из Москвы в деревню и из деревни в Москву, причем каждый раз окончательное оформление новой личности совершается на станции (вокзале): "В родную свою деревню... приезжал уже не мощный профработник, не борец за идею, не товарищ Портищев, а Елисей Максимович Портищев. На станции его ожидала пароконная рессорная телега..." И далее: "На [московский] перрон выходил уже не хозяйственный мужичок, а товарищ Портищев — стопроцентный праведник" [Собр. соч., т. I] ¹.

В отличие от фермы Портищева, центр другой жизни Корейко лежит не в иной местности, а в самой пограничной зоне — на вокзале, что можно понимать как знак потенциальности, нереализованности его второго бытия, как символ идеи лимба, где миллионер вынужден пребывать в ожидании падения большевиков. Это местопребывание сокровищ может интерпретироваться в том смысле, что Корейко все время как бы стоит одной ногой на дороге, ежеминутно готовый сняться с насиженного места, бежать, сменить личину, что он не раз и делает. Различие между уверенным в себе Портищевым, имеющим устойчивую базу в деревне, и Корейко, живущим беспокойно, "набегу", "на чемодане", наглядно указывает на изменения в стране, происшедшие между первым и вторым романами.

4//6