Романы Ильфа и Петрова

4//8

...Швейцаром в фуражке с золотым зигзагом на околыше... — Серебряные и золотые галуны неизменно упоминаются в литературе как знак униформы швейцара. Ср.: "...швейцар технической конторы в фуражке с золотым галуном" [Аверченко, Черным по белому, 27]; "...разукрашенные галунами швейцары" в гостиницах и ресторанах [Н. Колесников, Святая Русь, 210]; галун, треуголка и медная булава как лейтмотивы министерского швейцара в "Петербурге" А. Белого и мн. др. Старик-швейцар в "Геркулесе", вне сомнения, служил еще в дореволюционной гостинице. Иностранный наблюдатель отмечает "воскресение многих элементов прошлого" в нэповской России, в том числе и золотые галуны, заново пришитые к мундирам швейцаров [Beraud, Се que j ’ai vu a Moscou, 41-42]. На рисунке Б. Ефимова изображен толстый длиннобородый швейцар в униформе, в фуражке с золотой ломаной линией вокруг околыша [подпись: — Мама, это царь? См 1928].

4//9

В Черноморске собирались строить крематорий... идея огненного погребения старикам очень понравилась... И вообще разговоры о смерти... стали котироваться в Черноморске наравне с анекдотами из еврейской и кавказской жизни и вызывали всеобщий интерес. — Диалог со швейцаром о "нашем советском колумбарии" перенесен в роман из рассказов о городе Колоколамске [Чу 09.1929]. — Кремация была в 1927-1930 новшеством и вызывала большой интерес общественности и прессы. "Огненное погребение" (название переводной книги Г. Бартеля, М., 1928) воспринималось как элемент рационализированной, машинно-конвейерной цивилизации Запада. В рассказе В. Инбер "Шведские гардины" (1928) изображен Берлин 20-х гг. с такими атрибутами, как неоновые рекламы, громкоговорители, стеклянно-стальные кафе, сверхсовременная мебель, которую изготовляет герой рассказа — рабочий, и крематорий, где заканчивается его земной путь. В стихах В. Ходасевича об умершем парижском рабочем: Сегодня в лед, а завтра в огонь — кремация также вписана в зловещую картину "европейской ночи".

В СССР первый крематорий был построен в 1927 на территории Донского монастыря и считался одной из туристических достопримечательностей новой Москвы: "Крематорий я видел, планетарий видел..."[Б. Левин, Хочу в провинцию, Ог 30.05.30]. Подробное описание работы московского крематория дано в очерке того же М. Кольцова "В гостях у смерти" [в его кн.: Конец, конец скуке мира]. В советском контексте кремация переосмысляется, перестает быть одним из символов бездушной, отчужденной от человека цивилизации; напротив, в ней видят удобный и гигиеничный вид массового обслуживания, стоящий в том же ряду, что ясли, фабрики-кухни и дома культуры. Именно в этом оптимистическом смысле следует понимать готовность геркулесовского швейцара отправиться "в наш советский колумбарий" (эскиз этого диалога со швейцаром см. в ИЗК, 193). Сожжению трупов придавалась и идеологическая значимость как rite de passage нового типа, призванному вытеснить церковную обрядность. В одном из тогдашних романов ставятся в один ряд строительство крематориев и разрушение храмов [Иринин, Теория беззащитности, 22]. "Крематорий — это зияющая брешь в стене народного невежества и суеверий, на которых спекулировали попы... Крематорий — это конец мощам нетленным и прочим чудесам. Крематорий — это гигиена и упрощение захоронения, это отвоевывание земли от мертвых для живых" [Д. Маллори, Огненные похороны, Ог 11.12.27]. В крематориях видели также элемент нового урбанизма, социальной унификации и рационального переустройства города. Фантазии о будущей Москве включали, например, такой пункт: "Все увеселительные сады сольются в единый парк культуры и отдыха; все кладбища будут заменены единым, равным для всех крематорием" [Н. Георгиевич, Проекты Москвы, Ог 17.06.28]. Журналисты описывали процесс сожжения трупа с энтузиазмом и со всеми технологическими подробностями, как могла бы превозноситься работа новой доменной печи. Выдвигались идеи (правда, едва ли доводившиеся до реализации) о превращении крематория в своего рода дворец огненного погребения, занимающий видное место в планировке города, о праздновании процесса сжигания иллюминациями: "Во время ритуала сжигания внутри и над крематорием будут производиться световые эффекты, видные на расстоянии нескольких километров". Пресса радовала население бодрыми подсчетами высокой пропускной способности и экономичности будущих печей [Крематорий в Ленинграде, КН 16.1927].

Свою пропаганду "огненного погребения" друзья кремации с помощью более или менее ловких поворотов мысли стремились заключить бодрой, жизнеутверждающей нотой в духе новой морали: