Романы Ильфа и Петрова

"А все-таки из двух способов погребения — старого или нового — мы выбираем третье: жить! Сожжение уж тем лучше закапывания в землю, что наглядно убивает все остатки уцелевших хоть каких-нибудь даже подсознательных иллюзий, сближает с жизнью. "Там" — нет ничего. Несколько фунтов чистого известкового порошка, водяные пары, бесследно уносящиеся ввысь. Здесь — все, иными словами, жизнь. Выйдем из гостеприимных стен наружу, пусть мороз восхитительно жжет щеки" (М. Кольцов; ср. с названием погребальной конторы "Милости просим" в ДС; курсив мой. — Ю. Щ ).

"Бегут трамваи. Идут экскурсии в музей Донского монастыря. Ревут фабричные трубы... Жить, полной грудью жить! А когда умрем — пусть отвезут нас в крематорий, чтобы, вместо зараженной кладбищами земли, всюду разлилась трепещущая радостью и молодой свежестью жизнь!" (Д. Маллори).

Кремация вливается между тем в ежедневный дискурс, к ней вырабатывается своего рода черно-юмористический подход, и само слово "крематорий", как о том прямо сказано в ЗТ, начинает звучать шуткой. "Вали в крематорий!" — кричат судье недовольные зрители спортивного состязания [Кассиль, Вратарь республики]. В созвучии с парадигмой "крематорий / ясли / фабрика-кухня" и т. д. (см. выше) в "Крокодиле" предлагается проект крематория, объединенного в единый цикл с дешевой столовой, где отравившийся плохим обедом прямо из-за стола доставляется в печь, каковая, в свою очередь, дает тепло для нарпитовской кухни [Кр 48.1927]. Свой отпечаток накладывает на кремационный юмор наступающая эпоха индустриализации, порождая вполне ожидаемые остроты о кампаниях за выполнение плана в крематориях, о соцобязательствах, обещаниях улучшить качество продукции, превысить контрольные цифры, досрочно выполнить пятилетку и т. п. [Кр 07.1930]. Вполне логично — ибо нивелировка человека, живого или мертвого, всегда была одним из классических приемов черного юмора— разрабатывается мотив обезличивания останков (ср., например, рассказ М. Зощенко "Через сто лет", о путанице с пеплом бабушки) и массовой утилизации пепла. Многие шутки тогдашних юмористов по поводу кремации, пепла, урн и т. п. (равно как и антирелигиозные остроты) на нынешний вкус звучат довольно бестактно, оскорбляя слух своей нарочитой развязностью, залихватской трактовкой темы ³. В журналистском стиле бросается в глаза нарочито пренебрежительная презентация темы смерти, некое стремление уравнять ее с религиозностью, упадочничеством, буржуазной сентиментальностью, культом старины и другими "наследиями" изживаемого прошлого.

Мотив кремации (равно как и "золотой зигзаг" на фуражке швейцара) приобретает ассоциации с адским огнем в связи с демоническими чертами "Геркулеса" и других советских учреждений [см. ЗТ 11//4; ЗТ 15//6; ЗТ 24//15 и 16].

Вопрос огоньковской "Викторины": "44. Что такое колумбарий?" Ответ: "Помещение в крематории, где хранится прах сожженных" [Ог 18. 03.28].

4//10

"Чистка „Геркулеса" начинается". — Чистка партии и государственных учреждений — общесоюзное мероприятие по проверке кадров, одно из главных событий советской внутриполитической жизни в 1929-1930, "фильтр для классовых врагов" и "операция по переливанию крови". В ходе ее подлежали выявлению и наказанию, от простого выговора до исключения из партии и увольнения с работы, с одной стороны, лица с чуждыми социальными корнями (бывшие дворяне, коммерсанты, офицеры царской армии, крупные чиновники, сотрудники полиции, служители культа), с другой — всякого рода дурные работники и вредные элементы (" искажающие классовую линию ", бюрократы, разгильдяи, пьяницы, антисемиты, морально разложившиеся и проч.). Вычищаемые делились на три категории, определявшие возможности дальнейшего трудоустройства [см. ЗТ 35//13]. Многочисленные вакансии, освобождавшиеся в результате чистки, предлагалось заполнять так называемыми "выдвиженцами" — людьми безупречными в смысле рабоче-крестьянского происхождения (продолжая свою метафору о переливании крови, очеркист сравнивает выдвиженцев с красными шариками), но сплошь и рядом не имевшими нужной квалификации и опыта.