Романы Ильфа и Петрова

По мере усиления сталинизма в СССР устрожались барьеры, отделявшие рядовых советских граждан от Запада, и представления о последнем все более обволакивались мистикой. Отождествление заграничного с загробным, скрадывание различий между тем и другим — фигура, встречающаяся в разных формах. Помимо данного места ЗТ, см. в "Самоубийце" Н. Эрдмана (1928-1930): "—Мы сейчас провожаем Семена Семеновича... в мир, откуда не возвращаются. — За границу, наверно? — Нет, подальше..." [д. 3]. Эмиграция и смерть поставлены в один ряд в "Конце хазы" В. Каверина (1925): ".„[Революция] столько тысяч людей отправил[а] гулять по чужедальним морям и столько тысяч по таким отдаленным странам, откуда никто никогда не найдет обратной дороги..." [гл. 4, 137]. Еще раньше это сравнение сделал Тютчев: "Возвращающиеся из-за границы столь же редки и столь же нереальны, как выходцы с того света, и, право, трудно упрекать тех, что не возвращаются, настолько хотелось бы быть в их числе" [из письма 1858 г.; цит. по кн.: Вейдле, Задача России, 194]. Прототипом для Тютчева и многих других послужила, видимо, метафора из "Гамлета": Боязнь страны, откуда ни один / Не возвращался... [III. 1; пер. Б. Пастернака].

32//10

— Это карета прошлого, — сказал он брезгливо, — в ней далеко не уедешь. — Неточная цитата из "На дне" М. Горького, где Сатин говорит: "В карете прошлого никуда не уедешь" [д. 4]. "Вместо „никуда" часто цитируется „далеко"" [Ашукин, Ашукина, Крылатые слова, 74]. Извозчик назван "каретой прошлого" в очерке Ильфа и Петрова "Меблировка города" [Ог 30.07.30].

32//11

Пришлось сесть в трамвай. Вагон был переполнен. Это был один из тех зараженных ссорою вагонов, которые часто циркулируют по столице... [до конца абзаца]. — В эпоху ЗТ трамвай часто состоял из одного вагона, так что слова "трамвай" и "вагон" были синонимами. Ср. в "Докторе Живаго": "Юрий Андреевич... сел в вагон трамвая, шедший вверх по Никитской... Он попал в неисправный вагон, на который все время сыпались несчастья... Вагон пришел в движение" и т. д. [XV. 12]. Трамвай мог, однако, иметь и второй вагон, и тогда первый назывался моторным, а второй — прицепным, или прицепом.

Транспортная давка — частый предмет жалоб, острот, фельетонов тех лет, источник обильных метафор и аллегорий. Иностранцы единодушно пишут о московских трамваях, с которых свисают до земли гроздья людей, которые берутся штурмом и не могут служить для короткой поездки, ибо не успеешь пробиться от входа к выходу [Viollis, Seule en Russie, 25-26,139; Beraud, Ce que j’ai vu a Moscou, 25; Slonimski, Misere et grandeur..., 40; Kisch, Zaren..., 42]. Советская печать возмущается тысячными очередями на остановках, путаницей в расписании, медленностью движения: "Кажется, что это и не вагон вовсе, а металлический пирог с начинкой для какого-то чудовищного людоеда. Начинка потеет, давит друг дружке ноги, висит целыми гроздьями на подножках, ворчит и переругивается" [Трамвайный кошмар, Пр 26.06.29; также П. Романов, Плохой номер, Ог 23.01.27; В. А. (В. Ардов?), Случай в трамвае, Чу 50.1929 (см. цитаты в ЗТ 12//8) и др.].

О трамвайных перебранках описанного здесь типа рассказывает английский профессор в своих зарисовках Москвы в 1927:

"То и дело вы попадаете в трамвай, в котором злоба буквально кипит и каждый переругивается с каждым, причем я никогда не мог установить причину этих ссор; они, как правило, вспыхивают внезапно и в одно мгновение охватывают всю едущую публику. Видимо, нервы у всех настолько взвинчены нестерпимыми условиями [езды], что любое раздраженное замечание, словно детонатор, вызывает общий взрыв. Зараженный раздором трамвай уже неизлечим; я лишь однажды наблюдал случай, когда ссора затихла сама собой" [Wicksteed, Life Under the Soviets, 86].

Мотив транспортной склоки, причина которой утеряна, возник раньше, чем сам трамвай: ср. рассказ А. Аверченко "Корень зла", где аналогичная ссора развертывается в конке. В советской журнальной прозе эта тема также уже затрагивалась раньше.