Романы Круглого Стола. Бретонский цикл

Она, однако, долго защищалась уговорами, но кричать не смела, так что король возлег с нею и наградил ее дочерью, спустя считанные часы после того, как зачал со своею женой первую Гвиневру. Через девять месяцев, той же ночью, когда первая появилась на свет, жену сенешаля постигли те же муки, и она родила дочь, столь же прекрасную, как и Гвиневра, и нареченную тем же именем. Они были бы вовсе неразличимы, если бы у дочери королевы не проступала ясно чуть повыше поясницы королевская корона. Принцесса была немного выше и румянее второй Гвиневры, превосходя ее длиною и красотою волос[405]. Она притом лучше владела речью, едва ли уступая в ней кому-либо искусностью и разумностью. Обеих юных девиц растили вместе, и они никогда не разлучались. Королеву Кармелидскую постигла кончина, и такова была любовь короля к жене сенешаля, что, желая воспрепятствовать Клеодалису видеться с нею, он запер даму в одном из своих имений и вот уже пять лет удерживал ее там, когда Мерлин, Артур и их спутники прибыли в Кармелид. Друзья Клеодалиса, возмущенные дурным поведением короля, взялись было надоумить сенешаля, чтобы он отозвал у короля присягу и бросил ему вызов; но он отвечал, что воздержится от этого, пока не окончена война; и в самом деле, бесчестье, причиненное ему королем, не мешало ему служить наилучшим и наивернейшим образом. Таков был достославный Клеодалис, таковы были две девицы.

Принцесса Гвиневра, услужив трем королям, так же обошлась и со своим отцом. Когда они были умыты, она накинула каждому на плечи богатый плащ. Артур был хорош собою, он любовался Гвиневрой, а она говорила про себя: «Как же счастлива будет та, кого полюбит такой прекрасный, такой славный рыцарь! Вовеки нет прощения той, что его отвергнет!»

Когда были накрыты столы и поданы кушанья, сотрапезники заняли места: рыцари Круглого Стола сели бок о бок с безымянными новобранцами, король Артур между королями Баном и Богором. Леодаган сидел слева от короля Бана и вскоре погрузился в глубокие думы, припоминая все, что эти неведомые храбрецы сделали для него. Дочь его, держа в руке отцовскую золотую чашу, преклонила колени перед Артуром и подала ему. Артур взглянул на нее и снова не мог удержаться, чтобы не восхититься ее красотой. Она и вправду была так хороша, что лучше не бывает: лицо ее было полностью открыто[406], на голове золотой чепец; длинные косы струились по плечам до самого пояса, ярче и светлее чистого золота; лицу придавало приятную свежесть смешение белизны и румянца; тело грациозно изгибалось; плечи были прямые и подвижные, словно камышинки; руки соразмерные и крепкие; ноги прямые и гладкие, талия тонкая, бедра низкие, ступни белые и округлые, пясти продолговатые, белые и мягкие. Что я буду вам расписывать? Были в Гвиневре и красота, и ум, и душевность, и достоинство, и честь, и отвага.

Так надо ли удивляться, если Артур взирает на нее с наслаждением, если он следит, как вздымаются ее груди, крепко очерченные, словно наливные яблоки, если он примечает белизну ее тела, подобную свежевыпавшему снегу, и ее здоровую стать. Он поглощен этим настолько, что забывает о трапезе, краснеет и отворачивает лицо, из боязни выдать другим свои подспудные мысли. Между тем девица уговаривает его выпить:

– Возьмите кубок, молодой господин, – говорит она ему, – и прошу меня извинить, что я не величаю вас другим именем, ведь я его не знаю; но, пожалуйста, пейте и не скромничайте с кушаньями, с оружием-то вы не таковы. Уж это сразу было видно там, когда на вас смотрело пять тысяч с лишним человек, вовсе вам не знакомых.

Артур тогда промолвил, повернувшись к ней:

– Большое спасибо, милая сударыня, за вашу услугу! дай мне Бог сил и смелости, чтобы отплатить вам!

– Сир, – говорит она, – не вам вести такие речи. Вы совершили в двадцать раз больше, чем я смогу заслужить за всю свою жизнь, когда вырвали моего отца из вражьих рук.

Артур ничего не ответил, но она продолжает:

– И довершили еще, когда у ворот на предмостье убили того, кто спешил отца второй раз, и когда рисковали смертельно, чтобы снова посадить его на коня. Если бы не вы, он не вернулся бы в Кароэзу.

Так говорит Гвиневра; король Артур молчит, но берет кубок, осушает его и приглашает девицу сесть. Уже чересчур долго простояла она на коленях. Леодаган, ее отец, подошел, чтобы это прекратить. Когда скатерти были убраны, король Бан промолвил:

– Сир, я удивляюсь, как это вы, такой признанный мудрец, до сих пор не выдали замуж вашу дочь, красавицу и умницу, за какого-нибудь высокородного барона. Он помог бы вам вести войну и оберегать ваши владения. Ибо сдается мне, что других детей у вас нет, и вам пора подумать о том, что станет с этой землей после вашей кончины.