Романы Круглого Стола. Бретонский цикл

Романы Круглого Стола, видимо, первыми ввели в современную литературу обычай вести эти повествования, перемежающиеся, прерванные и вновь продолженные, к которым приучил нас божественный автор Неистового Роланда и которые, хоть и вызывают у читателя мимолетное нетерпение, созвучны в украшении целого. У древних ни в поэзии, ни в истории мы не найдем ничего подобного; его не встретить еще и в настоящих жестах[407]. Причина этого легко постижима: жесты предназначались для пения или декламации в полный голос, а не для чтения в тиши кабинета; слушатели жест не могли бы приноровиться к этим рассказам, внезапно прерываемым как раз на том месте, где их внимание оказывалось более всего заинтересовано. Не то было с книгами, сложившимися при помощи старинных лэ и созданными для чтения: в них романист мог по своей воле начинать, оставлять и возобновлять несколько сюжетных линий с тем, чтобы позднее свести их к общему центру. И вот, даже если бы у нас не было других причин признать двух авторов книги о Мерлине, нам достаточно было бы заметить, что эти удачные переходы, эти выверенные перебивки не встречаются ни в прозаической версии поэмы об Иосифе Аримафейском, ни в первой части Мерлина. Они включены только в Святой Грааль и в Артура, продолжение Мерлина. Значит, именно романисту, автору этих двух произведений, следует приписать внедрение этого нового приема – акт истинного искусства, с которым история литературы как-никак должна считаться.

Прерывание почти всегда возвещалось одной и той же формулой: Но здесь рассказчик покидает эту историю и возвращается к разговору о некоей другой. Эти слова дали название «лесса»[408] каждой из таких частей общего повествования. Так, например, один жонглер хвастался, что знает «больше сорока лесс – и о Гавейне, и о Тристане».

Я не буду следовать нашему романисту в нескончаемом рассказе об этой войне с Сенами. Ее можно изложить в нескольких словах: каждый из королей-вассалов, вернувшихся в свои владения, выступает из своего главного города, идет навстречу Сенам, вынужден бывает отступить, до той самой минуты, когда соседний король, вовремя извещенный или неожиданно прибывший, изменяет расклад сторон и заставляет Сенов в свою очередь обратиться в бегство, оставив при этом изрядное число убитых на поле боя. Точно так же неоднократно – причем число Сенов увеличивается с каждой повторной атакой – бретонские короли избегают неминуемого разгрома благодаря появлению юного Гавейна, его братьев и кузенов, которых Мерлин под разными личинами извещает об опасности, грозящей этим государям. Тут же из башни Логра, Камалота или из замка Арондель выступают добрые молодцы, обращают Сенов в полное бегство и с триумфом приводят обратно королей, которых они освободили.

Вполне вероятно, что все эти отчеты об отдельных вылазках и о более или менее спорных успехах, которые, заметим, ничего не меняют в расстановке сил нападения и обороны, заимствованы из более древних лэ, хорошо известных современникам нашего романиста. Тот, кто взялся бы сочинять эти повести в XII веке, постарался бы поточнее привязать их к легенде об Артуре и не стал бы прерывать ее, чтобы пуститься в рассказы о битвах, в которых герой не принимает ни малейшего участия и от которых, видимо, ни один читатель не требовал особых откровений. Вся польза, которую из него извлекут самые неутомимые читатели, состоит в более полном знакомстве с персонажами, которые впоследствии займут на сцене больше места, – такими, как Гавенет, или Гавейн, первейший среди всех; его братья Гахерис, Гарет и Агравейн; Галескен, сын Нотра; Сагремор, юнец из Константинополя; сыновья Идера Уэльского – Ивонет, или Ивейн Большой, и Ивейн Побочный; Адраген Смуглый, Додинель Дикий; Ивейн Белорукий; четвертый Ивейн – Лионельский[409]; Госуэн Эстрангорский; Кэй Эстрауский и Каэдин Малый.