Романы. Рассказы

Легко сказать — плыть, пересечь коварное Черное море на маленьком рыбачьем баркасе глубокой осенью. На такое дело даже опытные моряки не отваживаются, мы же выросли в горах, где не только моря, даже порядочной реки и то не видали в глаза. Однако с нами был Гугас, которому мы доверяли безгранично, тем более что он когда-то работал кочегаром на пароходе и кое-что понимал в мореплавании.

Завен умолк, потер рукой морщинистый лоб, как бы восстанавливая в памяти подробности своего путешествия по морю.

Первый день море было сравнительно спокойное. Гугас приказал поднять все паруса, и с попутным ветром мы тронулись в путь. Я и мои товарищи собрались на палубе и ликовали. Мы целовались друг с другом, даже песни пели. За долгие месяцы лишений, беспрерывных столкновений и боев с турками у нас впервые зародилась надежда на спасение. На второй же день началось такое, что трудно передать. Я проснулся от страшного гула, словно стреляли тысячи пушек, и не мог сообразить, что происходит вокруг. Свинцовые тучи нависли совсем низко над пенящейся водой и преградили свет; было темно как ночью, не переставая лил дождь, время от времени сверкала молния, а вслед за тем раздавался грохот такой силы, что наш баркас трещал по всем швам, и казалось — вот-вот развалится и исчезнет в волнах.

Гугас загнал нас всех в трюм и закрыл люк. Он один остался с капитаном на палубе. Мы, измученные, пожелтевшие от приступов морской болезни, промокшие насквозь от соленых брызг, валялись на грязном дне трюма и при каждом резком толчке судорожно хватались руками за что попало — за доски, за канаты и цепи, — как будто бы это могло спасти нас. Изредка кто-нибудь раскрывал опухшие веки и, приподняв голову, прислушивался к раскатам грома, к реву ветра и со стоном опять опускался на мокрые доски. Мы потеряли счет времени, не знали, день ли, ночь ли, и, покорясь своей судьбе, старались ни о чем не думать.

Я до сих пор считаю, что на свете нет ничего хуже и страшнее морской болезни. Я много видел на своем веку, не раз смотрел смерти в глаза, бывал под ураганным артиллерийским и пулеметным огнем, но такое, как тогда, на дне баркаса, никогда не испытывал. Не думайте, что только я один так тяжело переносил проклятую качку. Нет, с нами был один старик, бесстрашный охотник Мазманян, так тот просто умолял нас выбросить его за борт. «Лучше сдохнуть сразу, чем терпеть такое», — бормотал он. Поверите, до сих пор при одном упоминании о шторме меня в жар бросает, даже по Севану на катере ехать боюсь.

На седьмые сутки люк открылся и раздался голос Гугаса. «Эй, друзья, хватит вам отлеживаться там! Выходите на палубу!» — закричал он. В эту минуту мы были убеждены, что со дня сотворения мира человеческие уста не произносили лучших слов.

С опаской поднялись наверх, и перед нашими глазами открылась картина ни с чем не сравнимой красоты. Море, словно устав после стольких дней буйства, утихло и сейчас мирно дремало, блестя под лучами восходящего солнца. Тучи куда-то исчезли, и голубое небо ласково улыбалось нам. Воздух прозрачный, легкий, сколько ни дыши — не надышишься. В ту минуту от радости мы готовы были пуститься в пляс, как дети, однако силы наши окончательно иссякли, и, опьянев от чистого воздуха, мы повалились на палубе как подкошенные.

Старик Мазманян, придя в себя, дотронулся до моего плеча и говорит: «Гляди, Завен, каких только бед не натворила проклятая буря». Я оглянулся и вижу — палуба опустела, ни парусов, ни мачты, ни капитанской будки, ничего. Волны начисто смыли все, бесследно исчез и турок-капитан.

Баркас наш, потеряв рулевое управление, тихо покачиваясь, кружился на одном месте. Никто из нас не знал, где мы находимся, далек ли берег. Говоря откровенно, после пережитого этим и не интересовались. На наше счастье, скоро на горизонте показалась одинокая чайка. Значит, берег близок, — и, словно в подтверждение наших мыслей, через несколько минут прилетела целая стая чаек.

Гугас приказал изготовить весла. На баркасе мгновенно закипела работа, все с жаром принялись за незнакомое дело, топором и ножами резали и строгали доски, какие нашлись, придавали им форму весел, грубых и не совсем удобных, а все-таки весел, которыми можно было кое-как грести.

Налегли на весла, и баркас начал медленно двигаться в том направлении, откуда появились чайки. Близость берега и надежды на скорое спасение умножали наши слабые силы, и мы, обливаясь потом, всё гребли и гребли.

В полночь наконец показались мерцающие огоньки какого-то маяка, а на рассвете мы увидели вдали отлогие берега Крыма. Мы были у цели! На баркасе никто не спал. Собравшись у кормы, счастливые, не веря самим себе, мы отметили свое второе рождение тремя залпами. Страх, лишения — все осталось где-то далеко, а впереди была Россия — жизнь и свобода.

Баркас заметили с берега, и к нам подошел русский сторожевой катер.

Вот так, благодаря уму и храбрости Гугаса, мы добрались до русских берегов и спаслись от смерти, — закончил Завен.

Он встал, подошел к столу, налил себе вина и выпил.