Романы. Рассказы

— А что было дальше? — в один голос спросили Мурад и Заназан, когда Завен вернулся на свое место.

— Ох, дальше нам пришлось еще многое испытать. В Крыму, продержав несколько дней под усиленной охраной, власти отправили нас в Новороссийск и там посадили в тюрьму. После стольких переживаний и борьбы за свободу вдруг — тюрьма! Но что поделаешь, война есть война, во время которой люди черствеют, им нет дела до твоих душевных мук. Все наши мольбы и просьбы остались безрезультатны, и целых десять месяцев нам пришлось провести в мрачной камере. Одно время шли толки, что нас сошлют в Сибирь, как интернированных чужестранцев, но судьба избавила нас от этого испытания — в наше дело вмешались какие-то либеральные организации, и нас выпустили.

Очутившись на свободе, мы столкнулись с новой бедой — нуждой. Что мы могли делать в чужом городе, без знания языка и определенной профессии? Ничего. Мы, здоровые люди, питались отбросами, ютились в развалинах за городом, смотрели на свои тосковавшие по работе руки и ничего не могли придумать. Опять Гугас выручил нас. Он как-то собрал всех и сказал: «Я тут нашел армян, работающих в порту грузчиками, они обещали устроить нас. Организуем артель и пойдем тоже в грузчики, а там видно будет. Не вечно же будет продолжаться эта проклятая война».

Итак, мы стали грузчиками и впервые в жизни работали по найму. Работа была тяжелая, но мы, здоровые и привычные к физическому труду, не особо тяготились своим положением; мучило одно — отсутствие вестей от наших родных, которых покинули в Турции.

Новороссийский порт стал нашей школой, а старые грузчики — учителями. Мы многому научились у них и стали понимать такие простые истины, о которых раньше даже не слышали. Гугас настоял на том, чтобы мы записались в профсоюз, доставал нам кое-какую запрещенную литературу и водил нас на рабочие собрания. К тому времени мы начали понимать по-русски, и жить на чужбине стало немножко веселее. Гугас часто сокрушался. «Единственно, чего не хватало нам в Турции, так это знания политики. Очутись снова там, я повел бы себя совсем иначе», — говорил он.

В 1918 году Гугас был уже активным членом Коммунистической партии и с отрядом рабочих из Новороссийска пошел воевать с белогвардейцами. Позже ему пришлось громить интервентов, когда они высадили десант на Черноморском побережье, — вот тогда проявился его настоящий талант! Скоро товарищи, по достоинству оценив опыт и храбрость Гугаса в бою, избрали его своим командиром, а когда мы влились в состав регулярной Красной Армии, Гугаса назначили командиром Новороссийского полка. Забыл сказать, что, уходя в партизаны, Гугас и меня взял с собой, и я тоже участвовал в боях за советскую власть.

Осенью 1919 года на подступах к Одессе белогвардейцы, при поддержке артиллерии кораблей интервентов, начали оттеснять нас. Положение становилось критическим. Попав под перекрестный огонь, части Красной Армии отступали, возникла опасность попасть в окружение. Командир дивизии прислал своего связного и приказал Гугасу во что бы то ни стало прикрыть левый фланг и дать возможность нашим частям организованно выйти из полукольца. Гугас тут же собрал своих командиров, дал им нужные приказания и повернул свой полк против врага. Сам он вытащил из кобуры маузер и с криком: «Смерть белобандитам и интервентам!» — побежал вперед. Красноармейцы, увлеченные примером командира, тоже кинулись в контратаку и отбросили врага. Задача была выполнена, наши части заняли новые позиции.

Вечером того же дня перед строем зачитали приказ Реввоенсовета фронта о «награждении отважного командира Новороссийского полка Гугаса Саряна вторым орденом боевого Красного Знамени», но приказ не застал в живых нашего командира, — он умер на моих руках за час до этого от раны, полученной в грудь во время контратаки.

Перед смертью Гугас успел сказать мне всего несколько слов: «Завен, запомни навсегда: кровь, которую мы проливали, зря не пропадет!», Да, не ошибся наш Гугас, он жил как человек и умер как герой, вечная ему слава.

Завен умолк.

Апет, облокотившись на спинку кресла, смотрел на мутную луну, мирно плывшую по чистому небу, и вспоминал дни своей юности. Его лицо было задумчиво. Вот он, совсем молодой, шагает рядом с караваном Гугаса по знакомым дорогам Турции и мечтает об одном — скорее возвратиться домой, чтобы увидеть Сирануш, услышать ее голос. Все его чувства, все помыслы связаны с нею, и он ни о чем другом думать не в состоянии. Между тем путь опасный, на каждом повороте дороги, в каждом горном ущелье притаился враг. Но Гугас тверд сердцем, он едет впереди каравана и, почуяв опасность, приподнимается на стременах и боевым кличем извещает врага, что идет именно его, Гугаса, караван. Эхо его звонкого голоса еще долго раздается в горах: «Эй! Эй!..» Разбойники знают отважного караванщика Гугаса, одно его имя нагоняет страх, и они предпочитают сворачивать с дороги, чем иметь с ним дело…