Ромашка для Горыныча

Кто бы мне сказал ещё утром, что я позволю Горину перейти все крайности… Почти все… Хотя, возможно, к этому всё и шло. Учитывая наше стремительное сближение за прошедшие две недели, когда от одних только прикосновений и поцелуев обоим рвало крыши так, что непонятно, как мы вообще находили силы останавливаться.

— Ромашка… — хрипит Егор.

Вздрагиваю и приподнимаю голову. Нет, легче ему не стало. Взгляд такой же тёмный и острый. Он будто ест меня своими глазами. Прямо так, без ножа и вилки.

— …Мне, наверное, лучше уйти, — говорит он, и, видя мой растерянный взгляд, добавляет: — Только не надумывай себе ничего, ладно? Ты самая… самая хорошая, красивая, и ты…

Голос Егора дрожит, в нём слышится неуверенность, которая так не вяжется с образом насмешливого и самоуверенного мажора. А потом его взгляд опускается на мои губы, и я замираю, чувствуя, как неистово колотится его сердце под моей ладонью.

Горин сглатывает, закрывает глаза и выдыхает:

— Ты даже не представляешь, что я к тебе испытываю. Меня всего перекручивает… от счастья, злости, желания, страха… Чёрт, я ревную тебя даже к одногруппникам, едва подумаю, что ты им улыбаешься.

Он смотрит на меня, и в этом взгляде столько всего намешано, что я боюсь даже дышать. Егор резко протягивает руку, зарывается пальцами в мои волосы и притягивает меня ближе.

— Ты сводишь меня с ума, — он держит так крепко, будто боится, что я его оттолкну. — Но если я сейчас не уйду… то окончательно съеду с катушек и возьму то, что итак считаю своим.

Горин наклоняется и замирает над моим лицом. Тяжёлое дыхание горячей волной касается моей кожи, вызывая волны мурашек, и я невольно закрываю глаза. Он не должен видеть, как меня предаёт мой взгляд, как тело кричит о желании, с которым рациональный мозг ещё не готов смириться.

Ещё?.. Это слово застревает у меня в голове. Если я уже думаю в таком ключе, то ждать моего согласия Горину придётся недолго.

Тяжело вздохнув, Егор отстраняется и встаёт. Я слышу, как шуршит одежда и лязгает пряжка ремня, но боюсь открыть глаза.

Горин наклоняется ко мне и целует в висок.

— До завтра, ромашка. Заеду в одиннадцать. Покатаемся.

Молча киваю, но открываю глаза, только когда тихо хлопает дверь.

Когда Егор уходит, его слова продолжают эхом звучать в моей голове. Я думаю, что долго так не выдержу. Ещё немного, и я сама не смогу остановиться, не буду сопротивляться, если Егор захочет пойти дальше.

И самое страшное, что меня пугает эта слабость, пугает, как быстро я теряю контроль рядом с ним. А что, если потом я буду жалеть? Что, если повторю несчастную судьбу своей матери? Эти мысли давят и заставляют сомневаться, но одновременно я жадно жду завтрашнего дня, словно он сможет расставить всё по своим местам.

А утром меня ждёт грустный сюрприз. На телефоне мигает сообщение от Егора:

"Срочно пришлось уехать. Семейные дела. Прости, моя сладкая…"

Перечитываю сообщение несколько раз, чувствуя, как где-то внутри что-то неприятно сжимается. На сколько он уехал? Когда вернётся? И вернётся ли… ко мне?..

Голова наполняется тревожными мыслями, а на душе становится пусто и неуютно.

"Что-то случилось?" — строчу быстро.

Ответ приходит через час, когда мои нервы уже готовы порваться на сто миллионов ниточек.

"У отца очередной заскок. Всё норм. Ты как? Я очень… очень… скучаю… Хочу целовать тебя, гладить, ласкать…" — читаю, и сердце бьётся быстрее.

Скучает! Губы расплываются в счастливой улыбке.

"Я тоже скучаю… Очень сильно…"

Отправляю, но сообщение опять долго не открывается. Меряю шагами комнату, ловлю себя на том, что в таком темпе скоро начну театрально заламывать руки.

Через полчаса резинового ожидания приходит ответ:

"Прости, сильно занят с семьёй. Позвоню позже".

Противный гадкий червячок гложет душу, не давая успокоиться. Что могло там случиться такого, что у Егора нет времени даже прочитать сообщение, позвонить на пять минут?

Целый день таскаю телефон в руке, поминутно проверяя зарядку: может, батарея села, и Егор не может дозвониться? Но заряд почти полный, а долгожданного звонка до самого вечера так и нет.

Вернувшиеся девчонки застают меня в кровати, свернувшейся в клубок и рыдающей в подушку. С трудом добившись более-менее связного ответа о причине моих слёз ("Егооор уехал и не звонииит… Хотя обещааал… У-у-у!"), они начинают меня активно утешать и уговаривать.

— Может, он занят чем-то важным по бизнесу, у него же родители вон какие шишки! А ты тут напридумывала себе! — восклицает Алина.

— А может, кто-то заболел, и у него просто нет времени позвонить, — предполагает Рита.

Они наперебой убеждают, что всё не так страшно, и, пусть не сразу, но всё же впихивают в меня чашку горячего чая. Больше в меня ничего не лезет, поэтому, наплакавшись вволю, и, так и не дождавшись звонка, обессиленная, прямо в одежде забираюсь в кровать.

Проваливаюсь в сон, но всю ночь меня не отпускает тяжёлое, липкое чувство тревоги.

Я сплю и ещё не знаю, что наутро грянет гром, и моё маленькое глупое сердце разлетится на тысячи мелких осколков и растворится в пучине небытия.

Глава 18