Ромашка для Горыныча

— Ох, Соня… — Алина резко разворачивается к двери. — Ну всё, я ему сейчас устрою! Какого чёрта он к тебе лезет?!

Подскакиваю и хватаю подругу за руку прежде, чем она успевает вылететь из комнаты.

— Алин, не надо, — глаза наполняются слезами. — Он в неадеквате. Что ты ему сделаешь?

Она останавливается, тяжело дыша, и медленно садится на стул.

— Этот человек… У него совести совсем нет… — она сжимает кулаки. — Какое право он вообще имеет что-то у тебя требовать?! Он тебе чужой человек! Восемнадцать лет знал, что у него есть ребёнок, и плевать на это хотел! А теперь явился!!!

Злобно оскалившись, девушка с силой бьёт кулаком по коленке.

— У него нет права даже называться твоим отцом! Он тебе никто! И не позволяй ему больше появляться в твоей жизни!

— Я и не собираюсь, — рычу. — Ненавижу его! Маме жизнь испортил, а теперь на мою нацелился!

Алина резко поворачивается ко мне, глаза сверкают. Сейчас она больше всего напоминает амазонку. Такая же воинственная и решительная.

— Я сейчас вызову полицию, и ты напишешь на него заявление! Пусть его посадят за… — она на мгновение задумывается, сжимая губы. — …за преследование и шантаж!

— Шантаж? — вскидываюсь. — Чем он меня шантажирует?

— Да хоть фактом своего существования! — Алина горячо взмахивает руками. — Подумаем, как это обосновать, главное, чтобы он понял, что ты не боишься!

— Алин, — устало вздыхаю и провожу рукой по лицу. — Он наркоман, а не мафиози. Сомневаюсь, что полиция будет его искать по моей жалобе.

— И что теперь, просто позволить ему таскаться к тебе?! — кипит она.

В этот момент с улицы доносится звук полицейской сирены.

— О! На ловца и зверь бежит! — восклицает Алина, бросаясь к окну.

Я смотрю на неё, не совсем понимая, что происходит.

Девушка несколько секунд внимательно смотрит вниз, а потом поворачивается ко мне с удивлённым и восхищённым выражением на лице.

— Сонь, а там это… Твоего папашу полиция забирает… И это… Кажется, Горин что-то с ними решает…

— Что? — подскакиваю к окну с бешено колотящимся сердцем.

Сквозь стекло вижу, как два полицейских сажают Шибанова в машину. Рядом стоит Егор. По его напряжённым плечам видно, что он не так уж безразличен к происходящему. Он разговаривает с одним из полицейских, а тот кивает и записывает что-то в протокол.

Сердце сжимается от странной смеси благодарности и смущения.

— Вот это я понимаю, мужик! — восхищённо заявляет Алина. — Слушай, Сонь, он реально за тебя горой стоит! Он же даже не Горыныч, а целый дракон.

Улыбаюсь непонятному щемящему чувству внутри. Я очень благодарна Горину за то, что разрулил ситуацию, но мне ужасно страшно, что он теперь будет думать обо мне. Смогу ли я рассказать ему правду? Будет ли у меня такой шанс?

Стоим с Алиной у окна, прижавшись к стеклу, и следим за тем, как уезжает полицейская машина. Внутри меня что-то сжимается, но я не могу оторвать взгляда от Горина. И, как только машина исчезает за поворотом, он поворачивается. Его глаза находят мои — прямой, напряжённый взгляд сверлит меня. Сердце бухает в грудной клетке, пытаясь сбежать подальше от своей глупой хозяйки.

Горин опускает голову и направляется в общагу, а я продолжаю стоять у окна и ощущаю, как воздух становится тяжелым, а дыхание куда-то пропадает.

— Пойду, помогу Рите с ужином, — пищит Алина и быстро убегает из комнаты.

Я не могу слышать шаги в коридоре — это невозможно физически. Но я их слышу — резкую, быструю поступь Горина.

Не оборачиваюсь, когда дверь распахивается и закрывается с тихим хлопком. Не оборачиваюсь, когда шаги приближаются и затихают за моей спиной. Не оборачиваюсь, когда крепкие руки с силой сжимают мои плечи. И только закрываю глаза, когда чувствую горячее дыхание у виска.

— Скажи, ромашка, — в ухо врывается быстрый шёпот, — сколько ещё тайн ты хранишь? И каких ещё сюрпризов мне ждать?

В голосе Горина нет осуждения. Это, скорее, обида за то, что ничего не рассказала ему.

И меня, наконец, отпускает.

Судорожно выдыхаю, резко разворачиваюсь, обхватываю Егора за талию и изо всех сил вжимаюсь лицом ему в грудь.

В глазах горячо, лёгкие горят, но я не даю эмоциям выплеснуться на свободу. Жадно глотаю ртом воздух, пытаясь успокоить разбушевавшиеся нервы, и понимаю, что те пару минут, что Горин шёл ко мне, я, наверное, вовсе не дышала.

Он не осуждает. Вообще ничего больше не говорит. Мы стоим, прижавшись друг к другу, до тех пор, пока, наконец, мои лёгкие не насыщаются кислородом. А потом я начинаю быстро и сумбурно шептать: