Ромашка (СИ)

Наталья намыла детей в бане и уложила их спать. Свекровь попросила оставить ребятишек ей на недельку, а то и побольше, пока сами домой не запросятся.

Артём весь провонял палёной шкурой и щетиной. Наталья брезгливо поморщилась от неприятного запаха, когда он вошёл в комнату.

— Ты в баню идти собираешься? Времени-то много уже. Я с детьми вымылась, тебя только жду.

— Серый сходит, потом я.

— Тём, ты совсем уже с крышей не дружишь? Хватит придуриваться-то уже. Всю жизнь вместе в баню ходили, а теперь ты прям смотри, застеснялся брата родного.

— Я не собираюсь с ним жопа к жопе толкаться. И вообще не хочу с ним рядом даже стоять, не то что мыться вместе.

— Может, хватит уже? Ты с ним за весь день даже словом не перекинулся. И в обед какого-то хрена с чашкой в зал ушёл, вместо того чтобы есть, как все люди, на кухне за столом. Мать косится уже на вас. А на Серёжку смотреть жалко. Он как собака побитая перед тобой.

— Да отстань ты от меня! Сказал, после него мыться пойду. Или поехали, дома вымоюсь.

— Ага, чтоб меня в машине стошнило. У тебя все волосы палёной щетиной провоняли.

Мать заглянула в комнату, поманив Артёма, чтобы он вышел.

— Тём, ты чего мыться-то не идёшь? Баня выстудится. Серёга уж минут десять как пошёл. На полотенце, иди давай.

— Мам, я потом схожу.

— Когда потом-то? На улице темень уже, вам же домой ещё ехать. Какая кошка между вами пробежала? Чего ты на него волком смотришь? Я же не слепая, вижу, что у вас что-то не так. Места себе не нахожу, переживаю за вас.

— Да всё у нас нормально. Пошёл я, пошёл. Всё.

Артём, взяв сменные вещи и перекинув полотенце через плечо, направился в баню.

Серёга поддал пару.

— Тём, тебя веничком оходить? Давай попарю.

— Отвали от меня, понял. Я тебе уже сказал, нет у меня брата. Пидора иди своего веничком охаживай. А вернее, вы уже оходили друг друга. Ко мне близко не подходи. Сунешься ещё раз, я не посмотрю ни на мать, ни на Наташку, врежу по твоей пидорской морде.

Серёга сжал кулаки, подошёл близко, почти касаясь Артёма.

— Ну, давай, врежь. Может, легче станет. Может, успокоишься уже наконец. Почеши кулаки, утешь свою душеньку.

— Серый, уйди… Богом прошу, не доводи до греха. Ты и так уже дел наворотил. Воротит меня от тебя. От таких, как вы, с твоим пидорчёнком. Врежу ведь. Матери только что потом говорить?

— Да ты не переживай, с полки, скажу, навернулся, или вон на мыле поскользнулся да мордой об полок ударился. Бей, не стесняйся.

— Да на хер ты мне сдался, руки об тебя марать. Мойся уже по-шустрому да уматывай к гомику своему.

— Тёмыч, ну хочешь, я перед тобой на колени встану, чтоб ты меня простил и принял такого, как есть.

— Херли! Вам, пидорасам, на коленях стоять не привыкать. Для тебя это, наверное, поза привычная. Не беси меня лучше выходками своими гомосячными. Ополоснулся, вали. Не хрен мне здесь на жалость давить. Нет у меня её к тебе, понял?!

— Да брат ты мне или кто?!! Чужие люди и те лучше относятся! Что ты за человек-то такой?! Ну не нравится тебе, что я с парнем живу, твоё дело, можешь осуждать, не принимать этот факт! Но при чём здесь связи-то родственные. Что ж ты от меня, брательник, отрекаешься? Самому-то как? Неужели не скучаешь? Неужели действительно лучше без меня? Ведь у нас из родни только ты, я да мать. Дети твои и жена. Всё! Нет больше никого! Кто меня поддержит, как не мать да ты, случись что? Ведь нет никого родней.

— Пидора своего попросишь. Ты нас на него променял, он у тебя дороже нас оказался. Дырка, видать, золотая.

Серёга сам не понял, как Артём оказался в углу бани с окровавленной губой. Он ошарашенно смотрел на казанок, рассечённый об Тёмкин зуб. Уже выскакивал в предбанник, когда услышал слова потрясённого брата, который трогал шатающийся зуб языком:

— Кирдец тебе, Серый. Теперь уж точно ты порог моего дома хер когда переступишь. И к детям моим даже близко не подходи. Понял, урод?

— Понял, братишка. Понял. Хочешь, чтоб не было у тебя брата? Да твоё желание для меня закон! Как скажешь, так и будет.

Он натянул трико и, не удосужившись надеть носки, сунул босые ноги в ботинки. Руки тряслись, пока напяливал на мокрое тело майку. Забежал в дом, сгрёб со стола ключи от машины и документы. Схватил куртку и так же бегом, чтобы не разреветься прямо там, перед ошарашенными матерью и Натальей, выскочил мимо них во двор к машине.

Мать со снохой выбежали за ним.

— Серёжа, что случилось? Ты куда? А сумки? Я тебе там мясо, колбасы, ножки для холодца, ливер положила. — Мать мягко развернула его к себе, когда трясущимися руками он пытался справиться с дверцей машины.

Увидев материны испуганные глаза, Серёга не выдержал. Сгреб её в охапку, прижался к щеке холодными губами, уткнулся в её шею и разревелся навзрыд.

— Мам, прости меня, ладно? Прости за всё!

— Господи, да за что простить-то? Что происходит, сына? — Любовь Ивановна гладила его по голове, ничего не понимая. Материнское сердце готово было разорваться. Никогда она ещё не видела своего младшего в таком состоянии.

Наталья резко развернулась и кинулась в баню к мужу.