Ромейское царство

Следует учесть, что на страже этих предписаний стоял огромный, судя по Тактиконам — спискам должностей и санов, необыкновенно разросшийся к IX–X вв. бюрократический управленческий аппарат Империи из 18 рангов чиновников и более 60 ведомств-секретов, или логофессий. Он медленно и верно, в лучших традициях рутинного буквоедства и крючкотворства заставлял двигаться самодержца, даже самого деятельного и инициативного, в одном направлении, заданном традициями государственной идеологии и власти. Сильные своей корпоративностью, бюрократы могли если не полностью игнорировать волю царя, то хотя бы спускать на тормозах нововведения, вызывавшие их сомнения. Ведь любой документ, который император подписал только ему дозволенными для пользования пурпурными чернилами, надо было еще завизировать в четырех ведомствах 34 подписями. Если же василевс покушался на традиционные интересы высшей столичной бюрократии или, пиши-пропало, на устоявшийся размер жалованья чиновников, это могло кончиться для него совсем плохо, вынужденным отказом от власти, свержением, а то и ослеплением, совершенным особенно зверски, жестоко, как это случилось с храбрым реформатором армии Романом IV Диогеном в печально памятном кровью Манцикерта 1071 г.

Более того, сами ромеи относились к традициям, застывшим на века церемониям не как к глупым, пустым формальностям, а к жизненно важным и непреходящим для их самобытного государства ценностям, в которых Константин Багрянородный проницательно видел «…внешнее проявление внутренней гармонии». Недаром они с поразительно настойчивостью будут цепляться за неимоверно мелочный придворный этикет вплоть до последних, трагических дней существования осколка их великой Империи. Находясь на Ферраро-Флорентийском соборе 1438–1439 гг., где решался судьбоносный для стоящей на пороге гибели Византии вопрос о помощи Запада, производившего достойное впечатление, парадно одетого, а по сути нищего василевса Иоанна VIII Палеолога и Константинопольского патриарха, старика Иосифа, одной ногой уже стоявшего в могиле, крайне беспокоило, в каком порядке они будут проходить к Папе Евгению, и кому можно будет присутствовать на этом пути, чтобы, не приведи Господи, не нарушать традиционный этикет приемов и не потерять уважение подданных.

При таком настрое, не удивительно, что на всякую попытку изменить что-либо ромеи смотрели с недоверием, как на опасное попрание обычаев предков и божественных установлений. Так, нарушение обычая, согласно которому новоназначенный стратиг при встрече с армией должен был спешиться и пройти по рядам, могло серьезно обидеть войско и даже стать поводом к возмущению. Царь же, не соблюдающий «законов Божеских и человеческих», нарушавший таксис — «идеальный общественный порядок», расценивался как тиран, что могло служить веской причиной для его вполне справедливого свержения.

Ромеи старательно хранили ценности прошлого и осторожно относились к настоящему. Отчасти отсюда проистекало то неведомое нам уважение к почтенной паутине и застарелой грязи, копоти, которую воистину трепетно лелеяло большинство византийских мелких лавочников. Случаи ремонта и даже просто побелки городской колоннады, где обычно размещали эргастирии, бывали так редки, что настораживали и, более того, — вселяли суеверный испуг в горожан. Хронист Йешу Стилит, вовсе не склонный к иронии, вспоминал, как летом 498 г. игемон-градоначальник Демосфен отдал памятный приказ выбелить все портики Эдессы. Реакция на давно невиданную акцию не замедлила последовать: «Люди опытные в делах были этим весьма встревожены и говорили, что это признак близости несчастий».

Все новое, вплоть до давно назревшей побелки общественной стои, а тем более незнакомое, вызывало настороженность и нередко воспринималось как граничащее с плохим предзнаменованием, даже ересью. Именно поэтому похвалы писателя Михаила Пселла неизменно удостаивались те цари и царицы, которые, как благочестивый эпилептик Михаил IV Пафлагон (1034–1041 гг.) или старушка-монахиня Феодора (1055–1056 гг.), придя к власти, не вводили никаких нововведений, не отменяли старые законы и не вводили новые, не назначали новых чиновников и не изменяли старых порядков. Напротив, василевс Иоанн I Комнин (1057–1059 гг.) удостоился от Пселла сурового порицания за его торопливое стремление всё преобразовать, что, по твердому убеждению современников, и привело его к несчастьям, тяжелой болезни, заставив удалиться в монастырь.