Ромен Роллан

Нас не должен удивлять несколько суровый тон этого письма. Дело, видимо, не просто в том, что Роллан хотел отвратить от занятий литературой молодую особу, которая относилась к ним, быть может, без должной серьезности. Находясь на вершине славы, вступив в седьмой десяток, писатель с особенной остротой чувствовал ответственность своего призвания. И это все обострявшееся чувство ответственности сопутствовало его идейным поискам на рубеже двадцатых и тридцатых годов.

4

Чем бы ни занимался Роллан в двадцатые годы — историей Французской революции или индийской религиозной философией, исследованием «великих творческих эпох» Бетховена или «внутренним путешествием» в глубь собственной души, — его мысли постоянно возвращались к громадной непонятной стране на востоке Европы.

После смерти В. И. Ленина Роллан почтил его память в короткой статье, написанной по просьбе корреспондента «Известий»:

«…Я не разделял идей Ленина и русского большевизма. Но именно потому, что я слишком, индивидуалист и слишком идеалист, чтобы присоединиться к марксистскому кредо и его материалистическому фатализму, я придаю огромное значение великим личностям и горячо восторгаюсь личностью Ленина. Я не знаю более могучей индивидуальности в современной Европе…Его духовный облик еще при жизни запечатлелся в сердцах людей и останется нетленным в веках».

Здесь выразилась и сила тяготения Роллана к Советской стране и живучесть его предрассудков. Марксизм он понимал как «материалистический фатализм», отрицающий роль личности в истории и без остатка подчиняющий человека неумолимой «социальной геометрии». От таких представлений он долго не мог избавиться.

Что происходит в Советском Союзе? Роллан продолжал собирать сведения откуда только мог. В его поле зрения попадали разнообразные сообщения, оценки и свидетельства — иногда достоверные, а иногда и очень ненадежные. И не так легко было отделить одни от Других.

«Я получаю много новостей из России в последние месяцы, — писал он Софии Бертолини в декабре 1924 года. — И притом разные новости, хорошие и плохие. И те и другие — правда».

Роллан был впечатлителен и доверчив. И порой он склонен был прислушиваться к свидетельствам более чем сомнительным, особенно если они шли навстречу уже сложившимся у него представлениям. Догматические, вульгаризаторские рассуждения, слышанные от молодых «бешеных» из группы «Кларте», дезинформирующие сообщения западной печати, — все это откладывалось в памяти Роллана и в течение ряда лет искажало в его глазах облик советского общества. Первые известия об индустриализации СССР он воспринял с предубежденностью. В книге одного немецкого автора он вычитал, что в СССР насаждается «идолопоклоннический культ машины», что там устраиваются особые празднества — «Апофеоз машины при участии большевистских поэтов и артистов» — и что даже самые великие люди рассматриваются в Советском Союзе «в свете экономического материализма», — всего лишь «как механический синтез сил эпохи»! И подобного рода домыслы Роллан, как ни прискорбно, принимал за чистую монету и даже пересказывал их — в беседах с Тагором в июне 1926 года и в письме к Люку Дюртену в ноябре того же года…

Но именно в это время — в середине двадцатых годов — в сознании Роллана все более четко определялась международная расстановка сил. На одном полюсе — фашизм, империалистическая реакция, грозящая человечеству новыми войнами. На другом — новый мир, строящийся в Советском Союзе. Третьего пути нет. И когда Роллан думал обо всем этом, у него не возникало сомнений, на чьей он стороне.

В мае 1927 года анархистская газета «Либертэр» предложила Роллану выступить с протестом против преследования анархистов и эсеров в Советском государстве. Роллан ответил отказом — и объяснил свой отказ: он был убежден, что «падение коммунизма повлекло бы за собой падение всех прочих революционных партий, а вместе с тем и последних остатков свободы».

А. В. Луначарский, прочитав отповедь Роллана анархистам, прислал ему теплое письмо, пригласил его сотрудничать в журнале «Революция и культура», а затем писатель получил приглашение приехать на празднование 10-летия Октябрьской революции.

В Москву Роллан не поехал, ссылаясь на плохое здоровье. Но он откликнулся на памятную дату дружеским посланием советским людям, а затем краткой статьей «Приветствие к величайшей годовщине в истории народов».

Эти выступления Роллана вызвали смятение и злобу в среде зарубежных недругов Советского Союза, и особенно в среде эмигрантов из России. На виллу «Ольга» сдали приходить письма с претензиями: как мог создатель «Жан-Кристофа» и «Клерамбо» высказаться — да еще так недвусмысленно и открыто — в поддержку большевистского правительства?

16 ноября 1927 года Роллан ответил автору одного из таких писем, анархисту Лазаревичу. Он писал, что его послание адресовано трудовому народу.