Ромен Роллан

Спешите увидеть то, что вы можете увидеть! Не пройдет и года, как разбушуются стихии, и каждый из нас окажется пленником там, где будет застигнут, — быть может, до самой смерти. Война закроет все двери и откроет только дверь в морг»*.

Роллан не все время поддавался столь мрачным взглядам на будущее. Но он считал международное псложение весьма сложным и тревожным и сознавал, насколько ответственны его^собственные задачи.

Моральный авторитет Роллана в Европе — и не только в Европе — был очень велик, с его мнением считались многие. И все время находились люди, которые пытались эксплуатировать этот авторитет в мелких, частных, или вовсе недостойных целях.

В конце Двадцатых и начале тридцатых годов во Франции и других странах Запада активно действовали различные троцкистские или полутроцкистские группировки. И те самые литераторы, которые еще совсем недавно претендовали по отношению к Роллану на роль ортодоксально-марксистских воспитателей, требовали от него соблюдения строгой революционной дисциплины и безоговорочной поддержки СССР, — теперь, шарахаясь в обратную крайность, старались втянуть его в свою антисоветскую возню.

Роллан нередко читал и слышал, как «р-революционеры» разных оттенков жаловались на бюрократизм в Советском Союзе, на различные ошибки и недостатки советского аппарата. Он понимал, что эти жалобы могут быть сами по себе обоснованы, и все же не придавал им решающего значения, потому что видел, что жалобы эти исходят от людей предубежденных или неустойчивых, а иногда и преследующих недобрые цели.

В этом его лишний раз убедила печальная история Панаита Истрати.

В середине двадцатых годов Панаит Истрати, одаренный румынский литератор-самоучка, приобрел широкую известность — в немалой степени благодаря поддержке Ромена Роллана, который стал его покровителем и наставником. Истрати, человек больной и неуравновешенный, анархист по натуре и взглядам, был подвержен частой смене настроений, резким переходам от восторженности к унынию. В лучших своих произведениях («Кира Киралина», «Дядя Ангел», «Репейники Бэрэгана» и др.) он стремился говорить от лица бесправных и обездоленных. Но его бунтарство носило стихийный, неосмысленный характер.

В 1927 году Истрати отправился в длительную поездку по СССР. Роллан напутствовал его 19 октября: «Вы знаете, что мои (наши) подлинные друзья находятся там, в России; и наши пожелания, наши надежды — с ними. Принесите им мою нежность и мою веру!» Он писал 31 октября, уже в Москву: «Да, я думаю, что вы там на своем месте и что, несмотря на все трения, которые могут возникнуть (наверное возникнут), вы найдете там вашу настоящую семью по духу и сердцу». И в одном из следующих писем (от 31 декабря): «Подлинная ценность русской Революции — в идеях и делах совсем другого порядка: в небывалых строительных работах, в новом плане социальной архитектуры, в новой организации рабочих отрядов. Начался долгий, терпеливый, бесшумный труд, — лишь бы он продолжался без устали, лишь бы силы не иссякали и обновлялись…»[10]

На первых порах Истрати шумно восторгался всем увиденным, а затем — как это и было свойственно его истерической натуре — совершил крутой поворот и стал так же шумно возмущаться. Советская действительность не соответствовала его идеалу «абсолютной свободы», не была похожа на праздник или идиллию. Роллан настойчиво советовал разобраться, не торопиться с выводами, не поддаваться случайным впечатлениям. Революционное преобразование людей и общества, писал он 24 февраля 1929 года, требует длительных сроков, трудности и жертвы на этом пути неминуемы. «Именно поэтому я остерегаюсь быть слишком суровым к тем, кто, будучи одушевлены искренней верой, терпят неудачи в поспешно начатом деле, совершая ошибки, от которых застрахованы лишь те, кто бездействует… Поможем им, насколько возможно! А главное — не будем делать ничего такого, что может пойти им во вред! Ни в коем случае не смейте неосторожными словами или писаниями поставлять оружие реакционным мерзавцам, которые в своих убийственных целях не брезгуют никакими средствами!»

Когда Истрати приехал из СССР во Францию (где жил уже до того в течение нескольких лет), Роллан рекомендовал ему не давать ни интервью, ни статей в газеты, а написать повесть или рассказ на революционно-героическую тему. «Неужели, — спрашивал он 1 мая 1929 года, — вы не видели в России великих примеров — народностей, или городов, или групп людей, находящихся на высоком подъеме, — энергичных характеров, новых типов? Почему же вы их не показываете!» Роллан не хотел допустить и мысли, что положение в СССР столь мрачно, как сообщал ему в письмах его незадачливый ученик. «Поведайте нам о том, что там есть доброго, сильного, нового! Вовсе не требуется, чтобы вы сразу развернули полную картину России».