Ромео должен повзрослеть

В зале послышался шум.

– Тише, – судья постучала молотком.

– Я не хотел говорить это здесь, но мой долг офицера мне приказывает… – теперь голос Клюева окреп и звучал громко и уверенно.

Анна вдруг почувствовала, точно металлический обруч сдавил ей голову. В глазах зарябило, дышать стало тяжело.

– Видите ли… у Анны был мотив ненавидеть Ольгу. Она… сильно ревновала меня к ней.

На сей раз зал взорвался ревом. Светка вскочила с места и хотела кинуться к Клюеву, но Лева удержал ее.

– Что ты несешь, козел? – заорала она с места. – Как она могла тебя ревновать? К кому? К семнадцатилетней девчонке?

– Девушка, немедленно успокойтесь! – судья уже со всей силы колотила своим молотком. – Или вас выведут.

– Но это же бред! – поддержал Светку Лева. – Мы же вместе работаем и все знаем про Анну!

– Значит, плохо знаете, – громко перебил Граубе. – Вот теперь мне многое становится ясно.

Анна беспомощно переводила взгляд с одного говорящего на другого. Металлический обруч стал совершенно невыносим – вот-вот раздавит голову как орех.

– Прекратите, – крикнула судья. – Клюев, продолжайте. Вы уверены, что Акулова ревновала вас к Жарко?

– Абсолютно. У нас последнее время были постоянные скандалы. Анна ненавидела Олю. Говорила, что сделает так, чтобы она ушла из колледжа.

– Господи, – побелевшими губами прошептала Анна, – что ты такое говоришь?

Она увидела, как Сашка вскочил со скамейки, и поняла, что в следующее мгновение он кинется на Клюева.

– Нет! – она отчаянно замотала головой. – Не надо!

Народ в зале истолковал ее слова как обращение к Клюеву. Но Дрон понял. Он застыл, как морская фигура в детской игре «Замри, отомри».

– Бедная моя девочка! – заголосила Жарко. – Несчастная моя Оленька! За что, за что погубили мою кровиночку!

– Ваша честь, я протестую! – закричал Михаил Израилевич и побагровел.

– Протест отклонен. Это очень серьезная улика. Клюев, значит, вы утверждаете, что Акулова при вас обещала вынудить Жарко уйти из колледжа?

– Да. Она говорила, что приложит к этому все силы, пользуясь положением преподавателя.

– Дима, ты сошел с ума, – тихо сказала Анна. Очень тихо, едва слышно. Однако зал неожиданно замолчал. – Что ты говоришь? Как ты можешь? Это же ложь. Зачем тебе? Я же отпустила тебя, ты свободен…

Она не замечала, как по щекам текут слезы. Михаил Израилевич положил руку на ее плечо:

– Спокойно. Не надо так реагировать. Мы справимся с этим. Слышите, Аня, держите себя в руках.

– У вас все, Клюев? – спросила судья.

– Да, все, – он кивнул и вышел с трибуны в зал.

Судья проводила его взглядом и обратилась к Жарко:

– Гражданин Жарко, сейчас можете сказать, что хотите. Попрошу вас на трибуну.

Жарко поднялся, как мрачная черная глыба, и вышел вперед.

– Эта… эта женщина… – видно было, что он изо всех сил сдерживается, чтобы не перейти на брань, – она погубила мою дочь. Ее сейчас здесь защищают. Льют лживые слезы о том, какая она честная и принципиальная. Пытаются заткнуть нам рот ее статусом одинокой матери. Но я вам скажу – такие люди, как Акулова, не должны работать с детьми и подростками! Более того, они не должны быть на свободе! Моя Оля была хорошей девочкой, она любила жизнь, и надо было постараться, чтобы довести ее до края. Я требую, чтобы Акулова получила реальный срок и ответила за свой проступок! У меня все… – он умолк. В зале раздались жидкие аплодисменты.

Анна сглотнула вставший в горле комок.

– Все нормально, – тихо шепнул ей на ухо Лившиц.

– Гражданка Жарко, вы будете говорить? Вам дать слово? – судья с сочувствием поглядела на заплаканную женщину.

Та отрицательно покачала головой:

– Муж все сказал. Накажите эту злодейку, ваша честь.

– …Обвиняемая, вам слово.

Лившиц потормошил Анну, отрешенно глядящую перед собой.

– Говорите! Ну же, смелее. Говорите все как есть, вам нечего скрывать!

Анна встала. Сейчас она видела только одно лицо – это было лицо Дрона, абсолютно белое, как у мертвеца, с двумя рваными красными пятнами на скулах.

– Ваша честь, господа присяжные. Я… я не знаю, что сказать по поводу последнего выступления. Это неправда, ужасная неправда, неслыханная ложь. Я никогда ничего плохого не испытывала к Оле, кроме того, что хотела научить ее любить и понимать мой предмет. Я очень-очень жалею, что стала невольной причиной ее гибели. Но я не виновата! Я не могла предположить! Никто на моем месте не смог бы предположить!!

– Слишком много о себе понимаете, – негромко произнес Граубе. – Слишком.

– Я прошу быть ко мне снисходительней, – продолжила Анна, даже не глянув в его сторону. – И клянусь – мне очень, очень жаль… – Она села рядом с Лившицем и опустила голову.

– Суд удаляется для вынесения приговора.

Присяжные один за другим покинули зал во главе с судьей.

– Все обойдется, – тихо произнес Михаил Израилевич, однако Анна увидела, как у него дрожат руки. – Ну, не снимут обвинение, как мы хотели. Дадут условно. Подумаешь. Какие ваши годы, выучитесь чему-нибудь другому. Свет клином не сошелся на вашей математике.