Читаем Рональд Лэйнг. Между философией и психиатрией полностью

Такая интерпретация, как после краткого представления случая указывает Лэйнг, развита на основании совершенно иной, по сравнению с медицинской, парадигмы – с опорой на фундаментальную онтологию Мартина Хайдеггера. Однако, на его взгляд, в проекте экзистенциального анализа психиатрическая диагностика представлена во всей своей крайности и нелепости. Живой опыт пациентки, как и в классической психиатрии, объективируется, деиндивидуализируется и, в конце концов, представляется как объективная диагностическая картина, хотя и развитая на основании философской системы. Лэйнг заключает:

Как жутко и зловеще! Просто немыслимо! Бинсвангер и другие эксперты сохраняют свою власть, хороня жизнь и вопли боли в могиле слов. Крики есть лишь симптомы истерии. Страх – симптом паранойи. <…> Слабость – это психастения. Ее экзистенциальный гештальт, словно перевернутый гороскоп, показывает развертывание шизофренического расстройства, которому было предопределено разрушить ее. Бедная маленькая богатая девочка[453].

Такая карикатурность экзистенциального анализа показывает, по мнению Лэйнга, все то же свойственное науке противоречие, только теперь акцентированное в психиатрии. За объективными данными и объективностью диагноза на самом деле скрывается опыт психиатра.

Как отмечает Лэйнг, большинство психиатров используют в своей диагностической и терапевтической практике критерий, в начале XX в. предложенный Карлом Ясперсом. Тот говорил, что при диагностике психоза, в частности шизофрении, можно использовать критерий понимания: если психиатр может понять связи между переживаниями пациента, т. е. структуру его опыта, то он болен неврозом или, может быть, даже нормален, если же нет – перед ним больной психозом. Лэйнг вслед за Хельмом Штирлином называет этот критерий «аксиомой пропасти», т. е. существования пропасти, которая отделяет нормального человека (психиатра) от больного. На этом различии и построена, на его взгляд, диагностическая система психиатрии.

Однако, подчеркивает Лэйнг, развивая уже озвученные идеи, если повнимательнее присмотреться к этому критерию, то обнаружится, что пропасть эта не объективная, а субъективная. Она не связана с объективной реальностью, с набором объективных критериев, она переживается психиатром в опыте при столкновении и общении с другим человеком. Психиатр общается с пришедшим к нему человеком и на основании своего переживания, своих чувств, возникающих в присутствии другого, своего опыта коммуникации с ним, определяет, болен тот или нет.

Выходит, заключает Лэйнг, что психиатрия повторяет общенаучную ошибку. Говоря об объективности и требуя объективности, она не видит лежащего в основе своей диагностической системы живого, субъективного опыта психиатра, который он использует как инструмент объективной диагностики. Говоря о симптомах, Лэйнг пишет:

Они – названия различных типов переживаний психиатра… <…> Объективная психиатрия базируется не на биологии, а на верованиях. Биология как таковая – не более чем оправдание биологической психиатрии[454].

В противоположность объективности научной теории и психиатрической практики Лэйнг концентрируется на исключительно субъективном опыте и в качестве наиболее показательного примера предлагает сосредоточиться на переживании пренатального и натального опыта. По сути, он повторяет те же идеи, которые уже озвучивал в «Фактах жизни», и подчеркивает исключительную важность подобных переживаний в жизни взрослого человека.

Эти штудии пренатального опыта включаются в широкую перспективу исследования субъективности повседневной жизни, т. е. того, что, по Лэйнгу, никогда не поддавалось и не поддастся научной объективизации. Пренатальный, как и любой другой опыт, исключается наукой, а сам опыт подрывает фундамент научного знания. Опыт и наука противоречат друг другу. Однако мы не можем отказаться от науки точно так же, как не можем отказаться от опыта, поэтому опыт необходимо поместить в горизонт исследования. Фактически Лэйнг имеет в виду то, что об опыте нужно начать говорить. А начиная этот разговор, необходимо задаться следующими вопросами:

Перейти на страницу:

Похожие книги

10 гениев науки
10 гениев науки

С одной стороны, мы старались сделать книгу как можно более биографической, не углубляясь в научные дебри. С другой стороны, биографию ученого трудно представить без описания развития его идей. А значит, и без изложения самих идей не обойтись. В одних случаях, где это представлялось удобным, мы старались переплетать биографические сведения с научными, в других — разделять их, тем не менее пытаясь уделить внимание процессам формирования взглядов ученого. Исключение составляют Пифагор и Аристотель. О них, особенно о Пифагоре, сохранилось не так уж много достоверных биографических сведений, поэтому наш рассказ включает анализ источников информации, изложение взглядов различных специалистов. Возможно, из-за этого текст стал несколько суше, но мы пошли на это в угоду достоверности. Тем не менее мы все же надеемся, что книга в целом не только вызовет ваш интерес (он уже есть, если вы начали читать), но и доставит вам удовольствие.

Александр Владимирович Фомин

Биографии и Мемуары / Документальное
100 великих кумиров XX века
100 великих кумиров XX века

Во все времена и у всех народов были свои кумиры, которых обожали тысячи, а порой и миллионы людей. Перед ними преклонялись, стремились быть похожими на них, изучали биографии и жадно ловили все слухи и известия о знаменитостях.Научно-техническая революция XX века серьёзно повлияла на формирование вкусов и предпочтений широкой публики. С увеличением тиражей газет и журналов, появлением кино, радио, телевидения, Интернета любая информация стала доходить до людей гораздо быстрее и в большем объёме; выросли и возможности манипулирования общественным сознанием.Книга о ста великих кумирах XX века — это не только и не столько сборник занимательных биографических новелл. Это прежде всего рассказы о том, как были «сотворены» кумиры новейшего времени, почему их жизнь привлекала пристальное внимание современников. Подбор персоналий для данной книги отражает любопытную тенденцию: кумирами народов всё чаще становятся не монархи, политики и полководцы, а спортсмены, путешественники, люди искусства и шоу-бизнеса, известные модельеры, иногда писатели и учёные.

Игорь Анатольевич Мусский

Биографии и Мемуары / Энциклопедии / Документальное / Словари и Энциклопедии