Рональд Лэйнг. Между философией и психиатрией

Но примечательно здесь и еще одно. Кто бы ни говорил о Лэйнге – о Ронни или об Р. Д. Лэйнге, – он неизменно попадает во власть мифов, фантазий и проекций. Он разделяет или опровергает их, возможно даже создает новые, но не может избежать неискренности. Лэйнг стал мифом, образом, фигурой, за которым и разглядеть Ронни практически нельзя. Все его биографии, включая и биографию его сына Адриана, предвзяты и часто выдают интерпретацию за факт, все исследования грешат пристрастностью, все свидетельства друзей, знакомых и «очевидцев» окружены яркой эмоциональной оценкой. Нельзя даже узнать, каковы на самом деле были отношения с родителями, каково было детство, как шла семейная жизнь. Ничего вообще нельзя сказать о жизни Лэйнга после 1965 г. – слишком много интерпретаций, сквозь которые не видно ничего. Все лгут. В этом хоре обманутых и отверженных, обиженных и восторженных, каждый из которых пытается доказать, что только он видел то лицо, которое скрывалось под маской, практически невозможно оставаться нейтральным. Так уж всегда оказывается, что приходится выбирать между следованием за идеалами и устремлениями Ронни Лэйнга и копанием в грязном белье Р. Д. Лэйнга. В первом случае есть опасность, что через какое-то время Ронни станет гуру и учителем, великим и гениальным психиатром и провидцем, т. е. вновь превратится из человека в миф, во втором случае ты заранее признаешься в поражении и в этой изначально проигрышной стратегии пытаешься найти хотя бы крупицу истины, в обоих случаях – будешь пристрастным. Эта книжка, как и много других, – попытка балансировать, причем балансировать, изначально зная, что все равно упадешь.

Эндрю Коллир, подчеркивая противоречивость идей и деятельности Лэйнга, отмечает, что при обращении к его фигуре «в конце концов, нужно выбрать, чего мы хотим от Лэйнга»[488]. Эту же мысль высказывает М. Томпсон, который задается вопросом:

Что мы можем сказать о человеке, который имел власть над миром и одновременно презирал славу и даже почитателей, которые ему дарили ее, о человеке, который одновременно и добивался известности и сторонился ее? <…> Лэйнг продолжает быть тайной, покрытой мраком. Даже его самые близкие друзья приходили в замешательство от его крайне противоречивого характера. Способный к необычайной теплоте и чувствительности – что и лежало в основании его экстраординарного клинического успеха, – Лэйнг был крайне провокационен, он наслаждался разрушением своей благочестивой репутации, что иногда приводило к разрушительному эффекту[489].

Лэйнг одновременно был всем тем, что о нем говорили, и ничем из этого. «Лэйнг, – отмечает Л. Кларк, – всегда оставался чужаком по отношению к своей первой семье, разумеется, к психоанализу (к которому он относился очень противоречиво), к медицинскому истеблишменту, который, в конце концов, исключил его из своих рядов»[490]. «Одного-единственного Лэйнга никогда не существовало. Его „я“ было раздроблено, как ни у кого другого»[491], – подчеркивает Дж. Клэй. Но, несмотря на всю свою раздвоенность и способность вмещать в себя противоречия, Лэйнг был целен, и эта цельность – одна из черт, которая выделяла его и придавала ему шарм и привлекательность. Джон Хитон, его сотоварищ по Филадельфийской ассоциации, вспоминает:

Уже при первой встрече с Ронни меня поразил его стиль; он выделялся из-за его совершенно уникального стиля бытия. Это было связано не просто с манерой одеваться, музыкой, которую он любил, его речью, тем, как он выглядел, и его циничным и порой безжалостным юмором; скорее, его стиль выражал что-то очень важное[492].

Психиатр-маргинал и классик психиатрии

Лэйнг был психиатром. Он был врачом по образованию, проходил специализацию по психиатрии, несколько лет работал в психиатрических больницах и, что самое главное, всю жизнь говорил о проблемах психической патологии.

Вне зависимости от отношения к его идеям, он был известен психиатрам и врачам по всему миру и, так или иначе, стал классиком. Говоря о себе как о фигуре науки, сам Лэйнг отмечал: