Рональд Лэйнг. Между философией и психиатрией

Какой бы образ не приписывали Лэйнгу – образ психиатра или антипсихиатра, философа или мистика, гуру или революционера, поп-звезды или безумца – неоспоримым является тот факт, что во всех этих ипостасях он идеально подходил эпохе шестидесятых. Когда-то в речи памяти Макса Вебера Карл Ясперс говорил: «В личности философа присутствует время, его движение, его проблематика, в ней силы времени необычайно жизненны и ясны. Философ представляет собой то, что есть время, и представляет субстанциально, тогда как другие отражают лишь части, уклонения, опустошения, искажения сил времени. Философ – сердце в жизни времени, но не только это, – он способен выразить время, поставить перед ним зеркало и, выражая время, духовно определить его»[536]. Эти слова можно с уверенностью отнести и к Лэйнгу.

Пафосность описания не к лицу биографиям. Однако в случае Лэйнга хотя бы маленькой доли пафосности избежать не удастся. Так или иначе, но фигуру Лэйнга, если мы хотим понять, чего он хотел и чего добивался, кем он был и каково его наследие, необходимо понимать как фигуру эпохи. Лэйнг выразил шестидесятые: их утопические мечты об идеальном обществе, их протест против социальных институтов, их романтическую восторженность и навязчивое стремление расширить свое сознание, их противоречивость и борьбу за свободу. И неслучайно, что все свои самые значимые работы и свои самые успешные проекты Лэйнг реализовывал именно в шестидесятые. Как пишет Эдгар Фриденберг,

вне зависимости от его личных политических предпочтений направленность творчества Лэйнга и его специфика были отражением контркультурного мировоззрения. Старинный друг Рама Дасса и Тимоти Лири, он никогда не изменял их общим идеалам[537].

Если посмотреть на биографию Лэйнга и на хронологию его творчества, мы без труда сможем разглядеть эту синхронность эпохе. Его первая, еще экзистенциальная работа «Разделенное Я», написанная в конце 1950-х, выходит в 1960 г. и обозначает ту изначальную точку, в которой стартует его творчество. Исследования семьи и межличностной коммуникации, проделанные в соавторстве с Эстерсоном, Филлипсоном и Ли, представляются переходным этапом к новым идеям, и ключевым здесь оказывается одновременное им исследование творчества Ж.-П. Сартра и работа «Разум и насилие». Однако это всего лишь 1964 г.

Середина шестидесятых знаменуется для Лэйнга стартом Кингсли Холла и серией статей и выступлений, впоследствии объединенных в «Политику переживания» – его центральную работу. 1965–1967 гг. – самые продуктивные для Лэйнга годы. На волне этой продуктивности, уже на ее спаде, выходит «Политика семьи», которая, по сути, также представляет собой сборник выступлений, статей и радиопередач.

В конце шестидесятых прекращает свое существование Кингсли Холл – слишком символический для Лэйнга закат: конец утопической эпохи и конец утопического проекта. Дальше все будет только на спаде. Лэйнг словно утрачивает то, чем обладал ранее. Он уже не так уверен в себе, он не знает, что будет дальше. Однако известность и признание, как это всегда и бывает, приходят к нему чуть позже времени пика его творчества. В начале-середине 1970-х гг. он становится самым популярным психиатром мира. Он «концертирует»: лекции и семинары, консультации и сеансы психотерапии, конференции и интервью.

В этом смысле путешествие на Восток – это одновременно и дань тогдашней моде, и поиск новых ориентиров. Не случайно большинство приятелей Лэйнга отмечали и отмечают, что именно после этого путешествия он изменился коренным образом: он стал не человеком, а лейблом, он стал демонстрировать противоречивое поведение и окончательно перестал обращать внимание на условности.

Произошло так еще и оттого, что с Востока вернулся он во многом в другую эпоху. Эпоха конца семидесятых – это эпоха острой реакции, которая относилась к революционерам прошлого с нескрываемой неприязнью. Именно тогда на Лэйнга набросились СМИ, именно тогда в профессиональном сообществе о нем стали распространять самые нелицеприятные слухи и именно тогда его лишили медицинской лицензии. В этом отношении любят говорить о трагедии Лэйнга как трагедии человека, но во многом его трагедия – резкая смена его курса – это трагедия эпохи, точнее, смены эпох. Восьмидесятые словно наслаждались его ниспровержением: он был чужаком.