Рональд Лэйнг. Между философией и психиатрией

Некоторые участники этой истории впоследствии вслед за Сигалом выступили с осуждением Лэйнга. Примечательно, что так сделал и Джозеф Берк, который в самой истории был на стороне Лэйнга. Защищая Сигала, тот писал: «Сигал демонстрирует болезненные раны многих талантливых людей, которые стремились приблизиться и удержаться близко к Лэйнгу, но получили только отпор… Я не знаю никого, кто в конечном счете не был отвергнут, хотя несколько коллег оставались рядом с Лэйнгом в течение долгого времени, ожидая, что станут нужны ему, но были отвергнуты или преданы им. Так, когда он был занят революцией, вы должны были говорить о политике левых (как Сигал), когда он был под „кислотой“, вы принимали „кислоту“ вместе с ним, когда он погрузился в восточную мистику, вы должны были распевать Ом. Сигал, несомненно, был очарован Лэйнгом, но он, вероятно, не понимал, что его наставник был законченным обманщиком и „треплом“»[256].

Надо признать, что Кингсли Холл действительно изрядно подпортил репутацию Лэйнга. По аналогии с его пациентами многие люди стали считать его сумасшедшим, ведь только сумасшедший может открыть двери психиатрической больницы. Доходило до парадоксального. В те годы «New Left Review» опубликовал статью за подписью «Р. Д. Лэйнг». Лэйнг, открыв журнал, обнаружил подписанную им статью, которой на самом деле он не писал. Он тут же позвонил в журнал и сообщил, что никакого отношения к этому материалу не имеет. Что примечательно, на другом конце провода он услышал: «Откуда Вы это знаете?»[257]. Многие думали, что он уже давно сошел с ума.

«Политика переживания»

Идеи, которые Лэйнг развивает до середины 1960-х гг., лежат в русле предметной области психиатрии. Как проницательно отмечает Мартин Ховарт-Вилльямс, Лэйнг все еще говорит о психически больных людях, т. е. разделяет с традиционной психиатрией общий предмет, хотя и предлагает альтернативные пути исследования[258]. Содержание его работ вполне ортодоксально, пока отличается только форма. Однако начиная с 1964 г., после завершения сартрианских штудий, направленность его исследований меняется.

В этот период Лэйнг не только коренным образом изменяет вектор своих поисков и формулирует новые идеи, но и переоценивает свое раннее творчество. Эти изменения становятся заметны поэтому не только в статьях и выступлениях, но и в предисловиях к переизданиям его старых работ. В сентябре 1964 г. в предисловии к «Разделенному Я» он пишет:

Психиатрия, да и некоторые психиатры, могли бы быть на стороне трансцендирования, подлинной свободы и подлинного развития человека. Но психиатрии так легко быть техникой промывания мозгов, управления поведением… Лоботомия и транквилизаторы… переносят решетки Бедлама и запертые двери внутрь пациента. Мне хочется подчеркнуть, что наше «нормальное», «привычное» состояние чаще всего есть отречение от экстаза, измена своим потенциальным возможностям[259].

Такая ярая критичность была нехарактерна для его ранних экзистенциальных работ.

Как уже отмечалось, начиная с 1964 г. в статьях и выступлениях Лэйнг формулирует идеи, которые составят содержание «Политики переживания». Первой в этом ряду становится лекция, опубликованная в 1965 г. как «Насилие и любовь» в «Journal of Existentialism»[260] и как «Уничтожение невинных» в «Peace News»[261]. Эта лекция является связующим звеном между идеями Лэйнга периода «Здоровья, безумия и семьи» и периода «Политики переживания». В ней Лэйнг все еще говорит о семье, семейных ролях и семейном воспитании, использует идею отчуждения практики в процесс и развивает заинтересовавшую его после окончания работы над последней книгой тему мистификации. Однако здесь уже звучат новые нотки: весь материал вращается вокруг сквозной линии – отчуждения: