Ронины из Ако, или Повесть о сорока семи верных вассалах (Ako Roshi)

В тот день Яхэй Хорибэ с утра занялся разборкой сваленных в стенном шкафу книг и старых писем, вынося их на залитую мягким осенним светом веранду. С тех пор, как в прошлом году они переехали сюда из Ако, книги и бумаги так и лежали грудами в коробках. Когда коробки открывали, из них шибало затхлым духом — плесень тронула клей, пятна плесени пошли по дну в глубине коробок. Яхэй пожалел, что довел свои пожитки до такого состояния — надо было давно открыть плетеные короба и разобраться с вещами.

Особых ценностей эти коробки не представляли, но в них были старые дневники Яхэя, письма от друзей, которых уже не было на свете — и какое из писем ни возьми, каждое пробуждало в душе старика воспоминания о былых днях. Даже какая–нибудь коротенькая записка с благопожеланиями по случаю наступления весны или осени не только воскрешала в памяти образ друга и их многолетние отношения, но и напоминала об их тогдашней жизни, как по волшебству возрождала из небытия краски, звуки и запахи повседневного быта незапамятных лет. С удивлением он обнаружил, что в памяти еще жив аромат османтуса, душистой маслины, что росла тогда у них в саду. Он словно снова вдыхал аромат ее цветов, распускавшихся на ветвях, словно звезды.

Семидесятишестилетний Яхэй все носил и разбирал одну коробку за другой, но силы были уже не те, и он, утомившись, присел отдохнуть на солнечной веранде посреди этих милых видений из прошлого. Работка была как раз для такого старца, как он. К тому же для отяжелевшего, ставшего неповоротливым Яхэя то был редкий случай немного поразмяться.

День стоял безветренный, и прозрачная синева разливалась в поднебесье. Жена Яхэя, не слыша больше возни из кабинета, пришла проведать, как идут дела, и окликнула мужа из–за бумажной перегородки:

— Что, все уже закончили?

— Да, — ответил Яхэй, и солнце блеснуло на стеклах его очков.

В стеклах отразилась раскрытая у Яхэя на коленях старая книга.

— Вишь, теплынь какая!

— Да, замечательная погодка, — согласилась жена, возвращаясь в гостиную, где уже закипал на огне чайник. Когда вскоре она вышла на веранду с чашкой чая на подносе, ей сразу бросилось в глаза, что муж лежит в странной позе совершенно неподвижно.

— Э–эй! — окликнула старушка, но ответа не было.

Бросившись к мужу, она подхватила его под руки, немного приподняла, тряся и окликая вновь и вновь. Яхэй открыл глаза и пошевелил губами, будто пытался что–то сказать. В тщедушной, слабосильной старушке, которая, конечно, никак не могла равняться с дородным Яхэем, вдруг пробудилась неведомая сила. Она немедленно позвала жену Ясубэя и велела ей постелить постель. Затем, велев невестке взять Яхэя за ноги, сама обхватила его подмышки, и таким образом вместе они втащили больного в комнату. Яхэй сердился и все порывался что–то сказать. Он также мужественно пытался сам доползти до постели, но все усилия старика были напрасны, так что оставалось только положиться на жену с невесткой. Видно было, что сам Яхэй горько переживает из–за своей слабости, но в конце концов он смирился и дал уложить себя, бессильно рухнув на футон, словно засохшее дерево в лесу.

Лоб у Яхэя так и пылал — приходилось все время прикладывать холодный компресс. Позвали врача. Тревога и смятение выплеснулись из дома наружу. Приказчик из соседней корчмы помчался в Адзабуан, чтобы сообщить о несчастье Ясубэю. А Яхэй тем временем по–прежнему лежал без движения не в силах пошевелиться и вымолвить хоть слово. С лицом, искаженным страшной гримасой, он упорно смотрел в потолок.

Поспешивший на вызов врач все действия домашних одобрил, велев и далее непременно прикладывать холодные компрессы. Он сказал, что это удар, но состояние, к счастью, как будто бы не самое ужасное, и больной вполне еще может поправиться. Поскольку возраст у больного уже почтенный, надо будет дня три–четыре полежать дома, а то как бы еще удара не случилось. Так часто бывает — неожиданный удар — а вслед за тем полная неподвижность. Если даже и по–другому начинается, организм все равно зачастую приходит в полное расстройство, и дело нередко кончается параличом. Услышав от самого Яхэя, который уже мог с трудом выговорить несколько слов, что ему стукнуло семьдесят шесть, врач, казалось, весьма заинтересовался случаем.

Яхэй, лежа на постели в полной неподвижности, только сердито смотрел на врача. Он все видел и слышал, но какая–то страшная невидимая сила будто придавила его, не давая пошевелиться. От сознания собственного бессилия у него начался жар, он покраснел, но старался не терять своего обычного присутствия духа. Ему не нравилось, что врач изрекает свои суждения, определяя его дальнейшую судьбу, и он, все более раздражаясь, хотел только одного — чтобы этот лекарь, закончив дела, поскорее ушел.