Ронины из Ако, или Повесть о сорока семи верных вассалах (Ako Roshi)

— Ты еще кому–нибудь об этом рассказывал? — наконец спросил он. — Нет? Ну вот, никому и не говори. Не думаю, чтобы нас и впрямь будут рассматривать только как злодеев–заговорщиков, подлежащих аресту. В общем, там будет видно. Но в этом случае, что ж, придется нам сражаться против всей Японии — коли для всех мы будем врагами!

От этих слов у Ясубэя немного полегчало на сердце и настроение заметно улучшилось. Кураноскэ тоже улыбнулся.

— Но теперь они там, в Адзабу, в усадьбе Уэсуги, тоже, конечно, обо всем догадываются. А если понимают, к чему идет дело, то Киру оттуда не выманишь. Надо бы сменить тактику. Ладно, в общем, я еще подумаю, — заключил он, приказав Ясубэю держать рот на замке и ни под каким видом не сообщать товарищам, как настроен всесильный Янагисава.

Тем не менее предупреждение Котаку Хосои было кстати. Если соответствующие органы власти предпримут попытку активного вмешательства, возможно, придется снова отложить приведение в исполнение плана к вящему разочарованию изготовившихся к действию ронинов. С тяжелым сердцем Кураноскэ обдумывал, как в этом случае дать отбой, не разочаровав окончательно соратников. Хотя дело, казалось, было вполне осуществимым, отчего–то, куда ни глянь, вырастали толстые стены, мешая Кураноскэ привести в исполнение его план. Вот и сейчас не оставалось ничего иного, как снова на время затаиться.

Посреди всех этих забот Кураноскэ обрел нового союзника в совершенно неожиданном месте. То был горожанин по имени Горосаку Накадзима. Они случайно познакомились когда–то, еще во времена процветания рода Асано. С тех пор Кураноскэ, бывая в Эдо, не раз наведывался в гости в богатый и гостеприимный дом Накадзимы, и сейчас снова после долгого перерыва решил навестить старого знакомого.

Горосаку выбежал навстречу гостю.

— Не забыли, значит, еще нас? А я–то, как услышал, что вы, ваша милость, отправились в Эдо, со дня на день все ожидал, не заглянете ли нынче… Да вы не изменились совсем, по–прежнему молодцом! Слышал, что на сей раз вы и сыночка с собой прихватили…

— Все–то вы знаете! Ну, да от этого нам вреда не будет, — с добродушной улыбкой заметил Кураноскэ, пребывая в отличном настроении и отдыхая душой.

Горосаку был по рождению купцом, но по воспитанию и по характеру мало отличался от истинного самурая. К тому же при знакомстве с ним сразу бросались в глаза необычайная раскрепощенность, свобода и живость духа — черты, которые нечасто встречаются у самураев, состоящих на жалованье в клане. За это он и снискал уважение Кураноскэ. Такая свобода духа была когда–то в старину присуща самураям. Однако в эти годы, когда законы и обычаи слишком безапелляционно признавали только за самураями право быть господствующим классом, встретить подобную раскованность можно было скорее у мещан, меж тем как самураи–то ее утратили. Кураноскэ угадывал, что сие превращение таит в себе некий важный смысл, не ограничивающийся обыденными переменами в повседневном бытии людском.

— То–то я говорю: уж больно его милость занят! — обронил Горосаку, намекая на то, что ему известна цель прибытия Кураноскэ в Эдо. — Ох, нелегко вам приходится, сударь!

— Что верно, то верно. Я–то думал, что, коли стал ронином, свободного времени будет хоть отбавляй, а на самом деле не тут–то было! — ответствовал Кураноскэ.

Полагая, что имеет дело все же не с таким человеком, которому можно довериться и все рассказать без утайки, он предпочел отделаться шуткой.

Горосаку, в свою очередь, сообразив, что на уме у собеседника, был не слишком задет подобной сдержанностью.

— Вы ведь, сударь, кажется, знакомы с его преподобием Хагурой? — спросил он.

— Хагура? Ах да! Тот, что был у нас жрецом в святилище в Фусими…

— Да–да, он. Он сюда часто наведывается и о вас, сударь, говорит с величайшим почтением. Так вот он просил сразу ему сообщить, коли вы объявитесь. Позвольте его позвать?

— Да стоит ли мне показываться посторонним на глаза? Он что, где–то здесь поблизости обитает?

— Ну да, с другой стороны, прямо за моим домом, — с лукавой улыбкой сказал Горосаку и, махнув слуге, велел пригласить его преподобие.

За усадьбой Горосаку в переулке по обе стороны теснились принадлежавшие ему доходные дома. В один из этих домов и отправился посыльный. Там, в комнатке окнами на юг, окруженный громоздящимися со всех сторон высокими стопками старинных книг, сидел за маленьким столиком упомянутый синтоистский жрец. Был это не кто иной, как прославленный ученый Отечественной школы Кокугаку Адзумамаро Када.

Ученый муж был отцом–основателем новаторской по тем временам Отечественной школы — с него, можно сказать, все учение Кокугаку и началось. В пятнадцатом году Гэнроку ему исполнилось всего тридцать четыре года, но выглядел тщедушный Адзумамаро с сединой на висках гораздо старше своих лет. Однако живые глаза его лучились, а в тщедушном теле и худощавом лице с поджатыми губами чувствовалась незаурядная энергия и сила духа.