Ронины из Ако (Свиток 2)

«— Как все бренно! Это чувство и прежде уже не раз наполняло сердце хозяина усадьбы. Однако не от сознания тщеты всего сущего слезы выступали на глазах Кураноскэ. Он думал сейчас о том, что злая участь князей Асано повлекла за собой крушение судеб нескольких тысяч человек. Думал о том, что многие из этих людей, должно быть, нынче вечером собрались на постоялом дворе приветствовать князя. Прибыли, наверное, и посланцы от старейшины рода. Что чувствуют сейчас эти люди, о чем думают? Не присутствуя при этом лично, Кураноскэ живо представлял себе, как чутко прислушивается князь Даигаку к мнению почтенного старшего родича. Эта главная ветвь рода… Старейшина дома и прочие сородичи… При их крайнем консерватизме, доходящем до маниакальной осторожности, они, вне всякого сомнения, приложат все усилия, чтобы помешать осуществлению его планов — это Кураноскэ твердо знал с самого начала. Эпоха «мирного правления» пагубна для людей чести — из их сердец постепенно исчезает горделивое достоинство. Они боятся только как бы не поте-рять свое добро, тревожатся лишь об этом, не задумываясь о том, что избрали путь неправедный. Они дорожат своими землями, своими должностями и хотят только одного — сохранить в целостности все, что имеют — все эти почтенные родичи. Вполне естественно, они должны осуждать «силовые методы», которые избрал Кураноскэ со своими единомышленниками. Как же! Вассалы их родственника осмелились проявить недовольство решением высочайшей власти, пошли на заговор, подрывающий устои государства. Один неверный шаг — и они тоже окажутся вовлеченными в этот водоворот, с их владениями случится то же, что произошло в Ако — отнимут замок, земли, звания…

Кураноскэ в общем-то понимал, что и сам князь Даигаку, брат их покойного господина, тоже не одобряет планов мести. Тут сказывается и давление со стороны родни, и склад его характера. Даигаку не хватает мужества и решительности, присущих его покойному старшему брату. Получалось, что предотвратить месть стремятся не только сёгун и дом Уэсуги, связанный кровным родством с Кирой, но и сами родичи покойного господина. Размышляя об этом, Кураноскэ мысленно прикидывал, кто сейчас заявился с визитом к князю Даигаку на постоялый двор. Должно быть, нелегкие разговоры они сейчас там ведут…

Итак, он один… Каким бы путем ни пошел, всегда один».

Кураноскэ взял металлические палочки, пошевелил угли в жаровне, вслушиваясь в унылую тишину глухой осенней ночи. Лишь чуть слышно доносилось сквозь закрытые ставни позвякиванье забытого под стрехой с лета коло-кольчика-фурин. Только этот слабый печальный звон да одинокий голос примостившегося под верандой сверчка нарушали ночное безмолвие.

Что-то сейчас поделывает Тикара? — вдруг подумалось ему. Бывало, что и прежде, в минуты беспечного разгула, приобняв при ярком свете фонаря за плечи какую-нибудь красотку в веселом квартале, он задумывался вдруг о старшем сыне, представляя, как тот в одиночестве коротает время дома, и отцовское сердце затуманивалось тоской. Он тотчас же впадал в убийственное настроение и надолго погружался в молчание, чувствуя себя в ответе перед сыном, не находя никаких оправданий своему бессилию. Тикара сидел в своей комнате, когда послышались тяжелые шаги отца.

— Как ты тут? — спросил Кураноскэ, усаживаясь на циновку.

Тикара, слегка смутившись от неожиданности, улыбнулся, откладывая недописанное письмо.

— Пора бы уж и на боковую, — сказал Кураноскэ первое, что пришло ему в голову, спрашивая себя, кому может быть адресовано лежащее на столе письмо Тикары — небось, давно вернувшимся в родные края матери и братьям? Он не хотел задавать этот вопрос сыну, сознавая свою вину перед семьей и испытывая муки совести, взывающей к покаянию.

Обведя взором аккуратно прибранную комнату сына, Кураноскэ с некоторым удивлением отметил про себя, что почти ничего не знает о том, что чувствует Тикара, о чем думает и чем живет. Конечно, небрежение отцовским долгом пагубно и для него самого — но увы, ничего не поделаешь.

— Грустно тебе, наверное? — спросил Кураноскэ, глянув на Тикару и вкладывая в вопрос всю отеческую заботу, все свое душевное тепло.

— Да нет, — ответил Тикара с некоторым колебанием, подавшись всем телом немного вперед.

Кураноскэ уже собрался было спросить сына:

«— Хочешь, наверное, повидаться с мамой, с братьями и сестрами?»