Ронины из Ако (Свиток 3)

Когда командор подошел к раненому, все взоры были прикованы к нему. Сам он при этом внимательно разглядывал простертого на грязном снегу старика. Тюдзаэмон чувствовал, что сейчас вдаваться в разъяснение всех обстоятельств ни к чему. Все ронины затаив дыхание следили за действиями своего предводителя. Их окружало мглистое безмолвие холодного зимнего рассвета.

— Огня! — тихо приказал Кураноскэ.

Яркий свет фонарей заставил Кодзукэноскэ слегка приподнять веки. Кураноскэ снова пристально воззрился на пленника, будто желая что-то прочитать в его приоткрывшихся на миг глазах. Однако зрение старика, должно быть, ослабело, и он уже не в силах был признать того, чей образ не покидал его ни днем, ни ночью много месяцев. Впрочем, на лице Киры уже не отражалось ни страдания, ни страха. Этими тяжело нависшими веками он скорее напоминал человека, которому смертельно хочется спать, и который говорит всем вокруг: «Я хочу спать! Оставьте меня в покое!»

Кураноскэ искал на лбу старика шрам, оставленный мечом князя Асано, и не мог найти. Но тут Тюдзаэмон оторвал взгляд от лица пленника и сдернул у него с плеча кимоно. На спине вдоль позвоночника явственно темнел рубец от меча. Это была позорная метка, оставленная князем, когда он гнался за убегавшим царедворцем в Сосновой галерее. Ронины смотрели на это неопровержимое доказательство, и перед их мысленным взором, словно тени, представали все их труды и лишения за последние два года. Никто не проронил ни слова. Они стояли, как громом пораженные. Чувства переполняли их сердца и были настолько сильны, что трудно было даже различить, чего в них больше — радости или печали. Многие молча плакали, закусывали губу или делали какие-то непроизвольные движения.

Кураноскэ, натянув спущенное косодэ на тощие плечи, снова повернул старика лицом вверх и громким голосом изрек:

— Мы бывшие вассалы его светлости князя Асано, правителя Такуми. Во исполнение воли его светлости имеем честь истребовать Вашу голову.

С этими словами Кураноскэ, окруженный столпившимися ронинами, выхватил меч. Лезвие, словно вобрав в себя чувства всех собравшихся, с силой опустилось на горло Киры. Руки и ноги старика дернулись, отчего тело лишь слегка переменило положение, оставшись остывать на снегу.

Оглянувшись на Дзюдзиро Хадзаму, Кураноскэ сказал:

— Поднимите голову. Вы его первым сразили копьем — вам и честь.

Двадцатипятилетний Дзюдзиро вышел вперед, слегка поклонившись товарищам. Отделив голову Киры от туловища, он поднял ее и поднес командору для освидетельствования. Кураноскэ кивнул и вдруг зычно крикнул:

— Наша взяла!

— Ура-а! — надрывая глотки грянули ронины.

Лес мечей и копий взметнулся в воздух — словно в стремлении сотрясти зимний небосвод. Ронины обнимали друг друга, невзирая на раны, покрывавшие их тела под рассеченными кольчугами, обменивались радостными возгласами, будто вот-вот готовы были пуститься в пляс, и, словно во хмелю, исступленно кричали троекратное «Ура!». Слезы блестели у многих на щеках. Тем временем утренний холодок крепчал, а небо на востоке все явственней светлело. Весь отряд, больше смахивавший сейчас на компанию буйнопомешанных, отчетливо вырисовывался на снегу, словно единый многофигурный бронзовый монумент, пришедший в движение.

Самурайские старшины рода Кира, Кунай Сайто и Магобэй Соуда в эту ночь, вскочив с постели, должны были дать указания своим подчиненным, как лучше организовать оборону при внезапном нападении, а сами вместо этого в виду атакующего противника первыми трусливо обратились в бегство. Спасая свои шкуры, они опрометью бросились в казарменный барак, заперлись там в одной из комнат и, расковыряв целехонькую заднюю стену, выбрались на улицу. Главным орудием в этом отчаянном предприятии по преодолению стены барака обоим отлично служил меч, именуемый «душой самурая»…

Продавец зонтов, чья лавка находилась неподалеку от задних ворот усадьбы, разбуженный гомоном на заре, приоткрыл дверь и выглянул наружу. Завидев беглецов, он пожалел их и, невольно согрешив, разрешил спрятаться у себя в доме. Там, среди остовов зонтов и горшков с красками, они и сидели в ужасной тревоге, лихорадочно поблескивая глазами, дожидаясь, когда наконец стихнет шум боя в соседней усадьбе и на дворе станет светло.

Позже, когда ронины уже покинули территорию, они через тот же лаз вернулись в разгромленную усадьбу. Хозяин лавки впоследствии, подумав хорошенько, устыдился того, что укрыл у себя беглецов. Затем это неприятное чувство усилилось и переросло в гневное презрение к трусам Соуде и Сайто. Все вокруг вскоре узнали правду о том, откуда взялась дыра в задней стене барака. Кто-то — а таких желающих, вероятно, было немало, — решил пошутить и большими неуклюжими иероглифами вывел на стене около пролома: «Вход и выход воспрещен всем, кроме старших самураев клана Кира». Народ потешался от души, увидев эту надпись.