Рорк!

Но квартирмейстер покачал головой. Олд Ган и Ломар отправились на берег одни. Они были уже на полпути к гавани, когда Ломар, решив попрощаться, обернулся и увидел, что катер уже ушел.

— Они не желают задерживаться, — сказал Олд Ган, — хотя не могу понять, почему… — в голосе его прозвучала сухая нотка: вряд ли он в самом деле не понимал.

Преобладающий цвет, который встретил их на берегу, был черный. Черные холмы, между которыми разместилась чаша гавани, черные деревья угрюмо прижимались к угрюмым черным скалам, черные и несколько сгрудившихся домиков перед ними, и черная вода, по которой они плыли.

— …но это чертовски подходит мне. Я живу там, в холмах, в лагере моего клана… в действительности клана моей жены… Нет, черт побери, и моего тоже… Это трудная, суровая, холодная жизнь, но в ней есть что-то чистое и ясное — как глоток свежей воды рано утром. Если бы не лихорадка и междоусобные войны… Но у нас еще будет время поговорить.

Жалкий пирс из тонких черных столбов делался все ближе и ближе. На берегу стояло несколько человек, большей частью мужчин и детей. Воздух холоден, влажен, пахнет сыростью, дымом и рыбой.

— Я провел лучшую, если не сказать худшую часть двадцати лет на севере, в этом гнезде напыщенных дураков, и теперь я жалею о каждой минуте тех лет. Однажды группа диких токов пришла к Станции для торговли. В них не было ничего от «благородных варваров», но я знал — а впоследствии и увидел, — что таковы они на самом деле. Я готов был тут же отправиться с ними, наплевать на пенсию. Но мне пришлось ждать, и я использовал любую возможность, чтобы побывать тут. А выйдя на пенсию, я поселился здесь постоянно. И здесь хочу быть похороненным.

Казалось, они ударятся о пирс, но весло плеснуло в воде, кто-то в последний момент поймал брошенную веревку, и они остановились у подножия грубой лестницы. И низким музыкальным голосом Олд Ган продолжал:

— Это было нелегко…

Мистер Малларди медленно умирал в течение нескольких лет и виделся лишь с немногими родственниками. Но власть принял на себя его старший сын и поддерживал порядок в лагере Малларди. Заборы и изгороди постоянно чинились, крыши и лодки протекали не больше, чем обычно, и из каждой смолисто-черной хижины поднимался столб дыма, а из нескольких и не по одному — скромный признак процветания, когда топятся все очаги.

Ран не знал, как выглядят изнутри другие хижины, но дом Олд Гана, очевидно, был далеко не типичным, со своей смесью цивилизации и варварства: привезенная с гильд-станции кровать стояла у стены, на которой висела шкура рорка; полка с книгами и на ней два наконечника копий и точильный камень; верстак с маленьким мотором на солнечных батарейках и несколько современных инструментов; разобранные части чего-то похожего на древнее огнестрельное оружие, грубо сплетенный стол, на котором стоял поднос со стаканами… И так далее.

— Мое положение здесь было бы прочнее, если бы у меня был сын, а не дочь, — заметил Олд Ган, садясь со вздохом. — Но сын оказался бы вовлеченным в стычки и набеги — так что я даже рад. К тому же моя жена близкая родственница мистера, и мой сын — если бы он был у меня — был бы его наследником, и у него было бы много соперников. Так что я доволен своей Норной. Дитя моей старости. У меня раньше никогда не было детей. Я хотел отвезти Норну на Север, чтобы сделать ей прививку. Но мне сказали, что не сделают этого… она ведь ток, черт возьми. О, ну ладно. Она лучше питалась, чем все остальные вокруг — я следил за этим, — содержит и себя и дом в чистоте, и я надеюсь, что она не заболеет.

Олд Ган разжег что-то вроде печи из металлического лома, и в комнате стало теплее.

— Теперь, — сказал Олд Ган, засовывая в печь несколько деревянных поленьев, покрытых черным мхом, — в чем ваша задача?

Он слушал рассказ Ломара в молчании, прерывая только возгласами «гм…» или «хм…» Потом встал и потянулся.

— Пообедаем? — спросил он. И, не дожидаясь ответа, крикнул. — Еды!

Немедленно отдернулся дверной занавес и вошли две женщины с подносами. Олд Ган их представил, и они сели за стол.

— Моя старуха жена Сати. Моя дочь Норна. Садитесь, Ранни.

Женщины очень похожи, с белой кожей, прямыми спинами, сверкающими черными глазами и черными же волосами, перевязанными сзади. «Старуха» применительно к Сати было скорее привычным словом, чем точным эпитетом. Несколько седых волос, несколько морщинок у рта и в уголках глаз — и все.

— Да, она хорошо выглядит, — сказал Олд Ган, заметив взгляд гостя и догадавшись, о чем он думает. — Она мне жена и друг, а не рабыня и вьючное животное. Другие, вы же знаете, дикие токи, они загоняют своих жен, пока те не высохнут. Тогда они подпирают ими углы своих хижин и превращают их в домашних божков и оракулов. У них легкая старость — «легкая» в здешнем представлении, если они, конечно, доживают до таких лет. Но моя старушка еще неплохо прыгает, и в ней хватает жара. Не так ли, старая?

— Ешьте, — спокойно сказала «старая».