Роскошная и трагическая жизнь Марии-Антуанетты. Из королевских покоев на эшафот

Дело вызывает жгучий интерес двора, Парижа, всей Франции, но очень скоро оно приобретает оборот, не предвиденный ни королем, ни королевой. Неслыханно! Король посмел отправить в Бастилию, словно мелкого воришку без роду и племени, принца Луи де Рогана, великого раздатчика милостыни Франции, кардинала, епископа Страсбурского, члена Французской академии, директора Сорбонны, аббата Шэз-Дьё и иных мест! Могущественный клан Роган-Гемене облачается в траур и взывает о помощи. Тут же на крики слетаются Конде, Субизы, Ноайи и д’Эгийоны. Принцы крови ходатайствуют в пользу обвиняемого; дворянство, видя, что задеты его честь и привилегии, солидаризируется с арестованным; духовенство протестует против оскорбления, нанесенного католической церкви, князя которой собираются предать светскому суду. Короля осуждают даже в его собственной семье: тетушки и Месье. Герцог Шартрский, ставший после смерти отца герцогом Орлеанским, возглавляет компанию.

Умело обработанный народ очень скоро начинает видеть в Рогане единственную жертву этой темной махинации. По его мнению, ее задумала Мария-Антуанетта, которой вечно не хватает денег, а теперь, видя, что разоблачена, она бесстыдно валит вину на своего сообщника. Разве не вышвырнула она за один только год двести пятьдесят тысяч ливров на свои туалеты? Разве постройка яхты, на которой она всего лишь раз поплавала в Фонтенбло, не стоила шестидесяти тысяч ливров?

Памфлетисты натачивают перья, сочинители песенок придумывают самые острые стишки. Мария-Антуанетта беременна в четвертый раз – разве это не доказательство того, что наивному кардиналу заранее заплатили за его труды и тяготы? По курьезному совпадению, на золотых луи, отчеканенных в этом году на страсбурском монетном дворе, голова Людовика XVI оказывается украшенной деталями, которые обычно встречаются лишь на головах жвачных.

Кардинал сидит в тюрьме с комфортом. В Бастилии ему выделили двойные апартаменты и трех слуг, он принимает гостей и пьет с ними шампанское, к смущению своих обвинителей. Следствие топчется на месте, а сторонники великого раздатчика милостыни не жалеют ни сил, ни денег на подкуп судей. Некоторые знатные дамы без колебаний готовы для торжества правого дела пожертвовать своей добродетелью. Тот или иной советник, сурово отвергающий взятки и «подарки», не может устоять перед цветущей грудью и сдается опытным в сладострастии губам.

Наконец, после девяти месяцев ожидания и многочисленных бурных заседаний, вынесен приговор – госпожа де Ламотт приговорена к публичному битью кнутом, клеймению раскаленным железом и пожизненному заточению в Сальпетриер. Ее муж заочно приговорен к галерам (пожизненно), Рето де Виллет к изгнанию; баронесса д’Олива и Калиостро оправданы; что же касается принца де Рогана, парламент снимает с него все обвинения.

Десять тысяч человек аплодируют этому оправданию, и, когда кардинал выходит из Бастилии, зеваки провозглашают здравицы в его честь, а рыночные торговки готовы нести его на руках.

Престиж королевской власти растоптан, в доверии к ней пробита брешь. Народ с радостью ухватился за чудовищное обвинение как за повод вывалять в грязи Австриячку[49], которую считает виновной во всех своих бедах.

Королева с яростью в сердце вынуждена присутствовать при триумфе своего личного врага. И что с того, что король лишил великого раздатчика милостыни всех наград, всех должностей и сослал в его аббатство Шэз-Дьё! Она, глотая слезы, переживает величайшее унижение.

Подойдя к завершению срока беременности, которая ее утомляет, выматывает, огорчает, Мария-Антуанетта констатирует, что вокруг нее образовалась пустота. В этой битве ее покинули даже Водрёй и госпожа де Полиньяк. Она ищет поддержку, сердце, с которым можно разделить свою боль; и есть только одно, дающее ей убежище, верную и понимающую привязанность. Это сердце Ферзена…

Глава XVIII. Любовь

Они долго скакали рядом, он на рыжем коне, она, сидя по-мужски, на любимом сером. Синие бархатные кюлоты обтягивали ее длинные ноги, темный редингот с золотыми пуговицами облегал стройную фигуру, покачивавшуюся в такт бегу лошади.

Осенний лес рыжел и открывал перед ними свои бесконечные тропинки, чередуя тень и свет. Они ехали, соединенные молчанием лучше, чем словами. Время от времени она поворачивала голову, увенчанную треуголкой с белыми и черными перьями, и улыбалась ему. Время от времени она останавливала коня, отпускала поводья и откидывалась назад, поднимая к небу раскрасневшееся на свежем воздухе лицо; он принимал ее в свои объятия, и их губы соединялись под шелковое шуршание падающей на землю листвы.