Роскошная хищница, или Сожженные мосты

Подполковник пошел к двери, в душе твердо уверенный в том, что Николай не даст ему уйти. И не ошибся.

– Что я должен сделать? – раздалось за спиной, и Грищук повернулся.

– А вот это уже мужской разговор. – И по-хозяйски предложил: – Присаживайтесь, обсудим.

* * *

Небольшой зал пресс-центра УВД был забит репортерами до отказа. Со дня гибели Наковальни прошло уже два года, однако все, связанное с ее именем, по-прежнему будоражило воображение местной прессы и вызывало живой и неподдельный интерес. Упустить возможность раскопать еще что-то в биографии скандальной криминальной леди не желал никто.

Николай поежился и в который уже раз вытер вспотевший лоб платком. «Надо попросить бутылку минералки», – подумал он, но тут же решил, что это будет выглядеть не очень хорошо.

На него нацелились десятки камер и фотоаппаратов. Он сначала растерялся, как растерялся и от первого прозвучавшего вопроса о том, что Марина занималась финансовыми махинациями и выкачивала деньги из бюджета города. Но потом Николай взял себя в руки и начал более-менее спокойно отвечать так, как ему вчера подсказал Грищук. Да, Марина часто пользовалась своим положением и запускала руку в городскую казну, да, она отмывала деньги через клуб, да, она для прикрытия вела благотворительную деятельность, однако все это – лишь ширма, маскировавшая ее махинации, да... да... да... И так на все вопросы, в которых уже заранее содержался ответ. И чем дальше, тем сильнее увязал в нагромождениях лжи Николай, даже не замечая, как меняется лицо сидящего в первом ряду Грищука.

Когда пресс-конференция закончилась, Грищук вышел из зала первым, чтобы даже не столкнуться с Ковалем, чтобы не пришлось подать ему руку для прощания. Чувство омерзения охватило подполковника, а в голове закрутилась мысль о том, что и он сам причастен к этому позору, что это он инициировал все происходящее. Но в последний момент Грищук нашел себе, как ему показалось, достойное оправдание: он милиционер, и его долг – борьба с преступностью. А вот племяннику можно было бы быть и порядочнее, а не таким толстым слизняком...

* * *

Николай ехал домой и мечтал только об одном – оказаться как можно скорее в душе, под водой. Дело было не только в неприятном ощущении от вспотевшего тела... Ему казалось, что от него исходит мерзкий сладковатый запах гниения, как будто внутри идет необратимое превращение. Вроде бы внешне все по– прежнему, но внутри все прогнило насквозь. «Дед будет презирать меня, когда узнает, – с тоской подумал Николай, открывая ворота коттеджа с помощью пульта. – Да и батя тоже... Но у меня выбора не было, я не мог иначе! У меня свадьба на носу, мне только судебного процесса в подарок не хватает!»

В коттедже было прохладно. Николай почувствовал даже некое облегчение, развязал галстук и уже начал подниматься по лестнице, когда услышал голос Даши, Марининой домработницы, которая после ее гибели перебралась к Николаю, а еще два раза в неделю ездила в дом Ветки и Беса:

– Ну что, Николай Дмитриевич, как прошло?

Он замер на ступеньке, чувствуя, что не может больше врать ей и говорить о совещаниях и встречах, потому что сегодня вечером во всех городских новостях будут репортажи с пресс-конференции, а завтрашние газеты выйдут с крупными заголовками на первых полосах. И Даша узнает... узнает, как он продал Марину.

Даша ждала ответа, а Николай не мог найти в себе сил повернуться и посмотреть ей в глаза. Чуткая женщина уловила его замешательство, поднялась по лестнице и неожиданно обняла и прижала к себе, совсем как мама в детстве:

– Да что случилось-то, Коленька? – И нервное напряжение прорвалось потоком бурных рыданий. Он, не стесняясь, плакал, уткнувшись лицом в пахнущую кухней и сдобой кофточку домработницы, а Даша только поглаживала его по затылку. – Ну, все? Все, мой хороший? Трудно тебе одному-то, Коля... Молодой ты еще совсем, а уже столько свалилось на тебя, как тут не растеряться.

– Ты не понимаешь... – прорыдал Николай. – Не понимаешь... я... я... Да что там – сволочь я, Даша! Такая сволочь...

– Господи, что несешь-то? Что произошло? – переполошилась домработница, и он, потянув ее за руку, уселся прямо на ступеньку лестницы, усадил Дашу рядом и, уткнувшись лицом в ее колени, обтянутые цветастыми легкими брюками, выложил все, что произошло за последний месяц.

Когда он затих, перестав говорить и перемежать слова всхлипами, Даша положила руку на его взъерошенный затылок и тихо проговорила:

– Да, Коленька... наделал ты дел, милок. На костях Марины Викторовны станцевал, как ни крути. Что теперь люди-то скажут? Ребята наши, а?

– Да какие ребята, Даша, ты о чем? Только ты да Гена и остались, остальных Комбар под себя подмял, тусуются теперь под ним... А у меня выбора не было, меня могли арестовать, сфабриковать дело – да что угодно, раз кому-то понадобилось президентское кресло! А так – я отдам этот чертов клуб, а взамен мне обещали место председателя горспорткомитета. Вот и буду руководить, а футболом этим пусть тот занимается, кому захотелось!

– Эх, Коля-Коля...