Россия без Петра: 1725-1740

Вот чем закончилось упомянутое выше дело о доносе денщика Крутынина на крестьянина Наседкина. Следствие было приостановлено, так «как оной Крутынин с подъему и с трех розысков, также и упомянутой Наседкин с подъему и трех розысков, всякой утверждался на своем показании, и правды из них, кто виновен, не сыскано». Однако это не означало, что следствие не пришло к определенному результату. На второй и третьей пытке Наседкин, полностью отрицая обвинения в оскорблении чести императрицы, признался, что говорил доносчику о злоупотреблениях Миниха, «по чему видно, — заключает Андрей Иванович, — что означенное затевает он, не хотя против показания помянутого Крутынина объявить истины, и за то послать его, Наседкина, в Сибирь на серебряные заводы в работу». Был отправлен в Сибирь и доносчик Крутынин: «Также и помянутой Крутынин слободы получить не надлежало, понеже против показания к ево означенной Наседкин не винился, к тому же он, Крутынин, в службе быть не годен, понеже в споре со оным Наседкиным был разыскивай», то есть стал калекой, бесполезным для общества⁶⁴.

Правило трех пыток как меры достоверности действовало часто, но не всегда. Так, целый год тянулось следствие по делу двух торговок — Татьяны Николаевой и Акулины Ивановой. Первая донесла на вторую в произнесении «непристойных слов» об императрице. Протокол 25 июля 1732 года фиксирует: «Жонка Татьяна с помянутой Акулиной в очных ставках и с трех розысков показала, что подлинно она, Татьяна, показанные ею непристойные слова от помянутой Акулины слышала, а оная Акулина с тою Татьяною в очных ставках и с трех розысков в показанных от оной Татьяны непристойных словах не винилась». Женщин было приказано пытать дальше.

Такое упорство следствия по пустяшному даже для того времени делу двух болтливых торговок было, вероятно, связано с особым интересом, который проявляла к этому делу «сама» — Анна Ивановна, желавшая узнать, откуда идут компрометирующие ее слухи. И хотя было ясно, что они шли оттуда, откуда чаще всего и идут слухи, — с базара, но пытки продолжались; Татьяна была пытана пять, а Акулина — четыре раза, но обе тем не менее стояли на своих показаниях. В августе 1732 года дело было решено прекратить. Татьяна была наказана кнутом и сослана в Сибирь, судьба Акулины не была решена вплоть до 5 марта 1736 года, когда о ней, больной калеке, прошедшей четыре пытки, позаботился сам Господь Бог⁶⁵.

Следует удивляться мужеству женщин, вынесших такое количество пыток. Нужно было иметь могучее здоровье и несокрушимый дух, чтобы выдержать хотя бы одну пытку в застенке и даже так называемый «роспрос у дыбы до подъему».

После каждого допроса под протоколом должны были расписаться не только следователи, но и сам подследственный, только что снятый с дыбы. Если он был не в состоянии это сделать, факт неподписания также фиксировался в протоколе (что было в деле Артемия Волынского, которому на дыбе сломали правую руку). Удивительно то, что в показаниях пытаемого могло не быть ни одного слова правды, но подпись должна была стоять подлинная. Совершенно так же было и в застенках НКВД—МГБ—КГБ.

Казалось бы, ничего нет проще — расписаться за подследственного или вообще отменить эту процедуру. Но людей пытками вынуждали удостоверить своим автографом чудовищную ложь на себя. И получалось так, что человека пытали не для того, чтобы узнать компрометирующие его факты, а чтобы под придуманной следствием версией он расписался — нужна была подпись под признанием, а не само признание. Вероятно, секрет всего этого кроется в том, что политический сыск есть часть бюрократической машины, бюрократического процесса, в котором правильное оформление бумаги важнее не только человека (что понималось как само собой разумеющееся), но и содержания самой бумаги. Известны случаи, когда смертника уводили от «стенки» после выяснения расхождений между его ответами на традиционные вопросы (имя, фамилия, год, место рождения) и данными тюремной анкеты.

Пытка была апогеем следствия. С ее помощью не только уточнялись первоначальные показания и добывались новые. Пыткой следователи стремились «вытянуть» всю цепочку преступной информации, чтобы дойти, так сказать, до «автора анекдота». «И ежели, — читаем мы в протоколе допросов только что упомянутой выше Акулины Ивановой, — помянутая вдова Акулина покажет, что она те непристойные слова говорила, слыша от других кого, то и тех велеть сыскать же в самой скорости и роспрашивать и давать с тою женкою Акулиною очные ставки и буде… учнут запиратца, то как оной женкою Акулиною, так и теми людьми… велеть розыскивать в немедленном времени»⁶⁶.

Мы видим, как, зацепив человека, репрессивная машина начала свою страшную работу. Следователи были убеждены, что за случайно вырвавшейся фразой кроется преступное намерение человека или группы людей, что «спроста» такие слова не говорят.