— Я не поклонник Петербурга, вы это знаете, но я не вижу пользы и от этого крутого шага. Старой Москвы больше нет, а новая ничуть Петербургу не уступит. Разве не Москва шла впереди освободительного движения? Разве не здесь происходили съезды земских и городских деятелей, всякие крестьянские съезды? А здешнее губернское земство, здешняя Городская Дума? Что осталось в Москве истинно русского и государственного? А Киев? Да разве нынешний Киев похож на Киев Владимира Святого? Разве Киев создал и провел русскую государственную идею?
Диктатор проводил Ф. Д. Самарина и грустно задумался.
— Не то все это, не то! Деловая сторона в порядке, но где та божественная искра, которая зажгла бы Россию и сразу раскрыла сердца и освободила души от этого убийственного мрака и холода? Никто ни во что не верит, никто не смеет верить. Какой-то лазарет, какое-то кладбище, а не живая и бодрая страна! Но — прочь уныние! Вы заставляете меня действовать в одиночку, вы на одного меня валите всю работу, — хорошо, будем работать в одиночку!
— Министр внутренних дел, — доложил адъютант.
— Просите, просите…
Тумаров вошел с большим портфелем, раскрыл его и положил перед диктатором объемистую печатную записку, оклеенную традиционной ленточкой.
— Посмотрели?
— Никуда не годная работа.
— Это жаль. А вы не очень строги к ней?
— Помилуйте! Разве это закон? Целую стопу бумаги исписали. 268 статей! Чиновник не может иначе, как сочинять, причем старается предусмотреть всякие мелочи, предписать каждый шаг. Но жизнь в казенные рамки не укладывается, и получается чепуха. И потом, я совершенно не вижу, чтобы в этой комиссии участвовал хоть один журналист. А ведь только они и знают дело.
— Ну что же делать? Бросим это в печку, а законом о печати займитесь вы.
— А не подождать ли, ваше превосходительство, с этим делом? В хороших руках и временные правила будут достаточны. Измените две-три статьи, да кое-что добавьте, вот и все. Есть вопросы гораздо более острые.
— Дорогой Павел Николаевич, в том-то и дело, что нужны «хорошие руки». А где они? Здесь же по крайней мере будет гарантия, что во главе политической газеты не очутятся прохвосты. Дайте хоть только это, да избавьте печать от жида. Закон о печати ясный, точный, краткий нужен бесконечно. Наша несчастная смута поддерживается печатью. Пока печать не упорядочена, вся наша работа наполовину парализована.
— Я совершенно согласен, что закон о печати нужен. Я не хотел только ставить его на первую очередь.
— И главное, займитесь им сами.
— Воля ваша, Михаил Андреевич, я в этой области не ходок.
— Поручите кому-нибудь.
— Но кому же? Выйдет опять комиссия Кобеко. Но если вы настаиваете, я предложу вам один план.
— Пожалуйста.
— Да пусть сами газетчики напишут закон о печати.
— Это очень любопытно.
— Судите сами: чего мы будем ломать голову и сочинять, чтобы они потом обходили каждую статью и дурачили правительство? Пусть пишут сами, а мы дадим только главные основания.
— Я вас понимаю, это блестящая идея.
— Очень рад, что вы одобряете. Итак, я бы составил комиссию из опытных и уважаемых, разумеется,
— Боюсь, что для этой комиссии будет трудна редакция закона.
— Сделайте одолжение, пусть приглашают кого угодно на помощь. Какое нам дело? Ведь в их интересах иметь точный и хороший закон. Нам важно дать только основания.
— У вас они сложились?
— Да, я их набросал.
Тумаров достал из портфеля листок и передал Иванову.
— Я думаю, что этого будет достаточно.
Иванов прочел нижеследующее: