«ГЛАВНЫЕ ОСНОВАНИЯ ЗАКОНА О ПЕЧАТИ
Предоставить самую широкую свободу всякой честной, искренней и серьезной мысли. Положить твердый предел всякого рода злоупотреблению печатным словом и устранить спекуляцию печатным товаром.
Установить точку зрения на политическую газету как на право для заслуженных и совершенно определившихся в литературном и нравственном отношении писателей иметь публичную кафедру для проповеди своих воззрений.
Установить точную ответственность автора, редактора и издателя перед судом.
Установить особые формы суда по делам печати применительно к особому характеру печатных проступков и преступлений.
Установить точную характеристику преступлений печати, характер и размер наказаний.
Выработать меры для пресечения вредного действия печатного произведения до судебного решения.
Выработать ряд мероприятий для борьбы с порнографией, развратными объявлениями и вредными спекулятивными изданиями.
Совершенно отстранить евреев от политической печати и выработать меры, обеспечивающие печать от еврейского засилия и влияний».
Иванов прочитал этот пункт и воскликнул:
— Ого! Если бы было возможно осуществить?
Тумаров отвечал:
— Ничего нет проще. Берите с каждого утверждаемого редактора подписку в форме честного слова, что в числе его сотрудников и служащих евреев не будет, а затем смотрите на нарушение этого слова как на акт безнравственности, уничтожающий данную концессию, — и дело в шляпе.
— Ну а как же быть с крещеными евреями?
— Россия ничего не потеряет, если мы исключим и их. Может быть, будут отстранены некоторые хорошие жидки, но что же делать? А оставьте крещеных — пресса будет по-прежнему еврейская — они все перекрестятся. Нет, уж лучше совсем исключить евреев.
— Ничего против этого не имею. Мне только кажется, что ваша программа чересчур обща.
— Поэтому я и назвал ее «главными основаниями». Некоторые указания можно дать дополнительно. Да их просить, наверно, будет сама комиссия. Ведь я же ее не брошу на произвол судьбы, а буду косвенно руководить.
— Ну, помогай вам Бог. Эту комиссию я попрошу вас организовать тотчас же, как вернемся в Петербург. А теперь давайте ваших губернаторов.
— Да, задали вы мне, ваше превосходительство, задачу!
— Ничего, ничего… Вы в отличных условиях. Еще Плеве говорил: «Ах, хоть бы одного вице-губернатора мог я назначить самостоятельно». А у вас руки развязаны совершенно. Ни одной записочки, ни одного рекомендательного письма не будет.
Как ни разобрано было время у генерал-адъютанта Иванова 16-го, но он нашел полчаса, чтобы принять знаменитого протоиерея Иоанна Восторгова, составлявшего душу и центр московских монархических организаций.
В кабинет вошел толстенький священник с небольшой окладистой бородой, черными проницательными и повелевающими глазами и совершенно голым черепом, обрамленным черными густыми короткими волосами, с грехом пополам слагавшимися сзади в духовное украшение.
Диктатор встал и сделал шаг навстречу протоиерею, пристально его разглядывая.
Прошло с полминуты молчания. Первым заговорил Восторгов.
— А я, ваше превосходительство, знаю, что вы сейчас думаете.
— Это любопытно. Ну скажите, что я думаю?
— А вот что вы думаете: «Поп Восторгов, зачем ты в эту компанию попал?»
— Вы отчасти угадали. Духовное лицо в роли политического агитатора… как будто несколько странно, но ведь у нас в России все перепуталось.
— Я в этой роли неволей. Жалко было отдавать патриотические организации в поганые руки. Я всячески от политической деятельности открещивался, и если еще не ушел, то, как говорят актеры, только «по желанию публики». Мое призвание — школа. Но теперь для мирной деятельности время плохое, — я стараюсь работать над другого рода просвещением. Вот, позвольте вам поднести наши издания.