Россия будущего

Это все грани исторические, могущественно отражавшиеся на умственном и нравственном строе сменявших одно другое поколений, но грани все-таки внешние. Одновременно резкая перемена последовала и в условиях бытовых. Как я сказал уже, наше поколение было сплошь дворянское. Следующее за нами было уже смешанное, и в этом лежит весь центр вопроса. Мы были еще сполна пропитаны всем старым историческим строем, мы все уроженцы крепостных помещичьих усадеб; сорока, сорокадвухлетние люди в 96 году родились в 54–56-х и, следовательно, сами лично, шести, семи и восьмилетними мальчиками слушали Манифест 19 февраля. Прибавьте, что тогда историческая почва буквально горела под ногами и шестилетний хлопец по развитию заткнул бы за пояс нынешнего десятилетка.

Разорение среднего дворянства началось не сразу; оно долго боролось и среди этой борьбы на последние выкупные воспитывало нас. Следующие поколения уже не на что было воспитывать разорившимся, но зато на смену явились к нам в школу новые элементы.

Кто они были, откуда, проследить очень трудно, но непосредственно следовавшие за нами поколения молодежи были уже наполовину лишены исторической традиции, и это било в глаза.

Почва для нашего идеализма, сплошного, однородного, кипучего, была поколеблена. Между моими младшими товарищами можно уже было заметить экземпляры, у нас совершенно невозможные. Его не втянешь никуда, не заразишь ничем. Все наши великодушные и доблестные порывы ему совершенно чужды. Сидит себе и долбит, не общаясь ни с кем, и что у него в середке — никто не разберет. Дальше их все становилось больше, а крепкий, могучий, краснощек, наш дворянский класс все хилее. Отцы из сытых дворян с басовым смехом и в хороших широчайших шубах и вязаных шарфах исчезли, появились в приемных матери-старушки, священники, опекуны нахального вида, краснокожие лавочники, бритые ветхозаветные чиновники, все перепуталось, перемешалось. Нам можно было идти дружно всей стеной, здесь начались перегородки, кружки, шепот, потому что с некоторыми юнцами стало невозможно иметь дело.

Это очень важный момент, — уничтожение цельности, перерыв традиции. Важен он потому, что школа сейчас же лишилась своего культурного значения. Молодежь перестала быть органическим целым, стала пестрой толпой. Прежний дух исчез, остались казенные программы и занятия. Какое бы там ни было воспитывающее значение школы, но оно все в этом духе. Исчез он, и воспитание кончено. Остались экзамены, дипломы и чисто внешняя дисциплина.

Целый ряд поколений так и пошел стадом, проявляя самую невозможную пестроту. Прибавьте к этому моменты чисто исторические. Сербское движение, восточная война все-таки еще кое-как подогревали даже эту разношерстную молодежь, подогревали ее в национальном смысле, чему, например, мы были совершенно в свое время чужды. Не будь Берлинского трактата, войди мы в самом деле в Константинополь, этот национальный подъем спас бы нашу молодежь и заменил бы в известной степени ту старую историческую традицию, которую она начинала терять.

Но этого не случилось. Покойный И. С. Аксаков был совершенно прав, когда называл Берлинский трактат поворотным пунктом в новейшей русской истории, откуда неудержимо пошло наше нравственное и политическое растление. Не может живой народ вынести подобного эксперимента! Нельзя видеть свою Родину оплеванною! И еще хоть бы нас побили, — нет, нас обокрали интенданты и евреи, и нас обошли дипломаты. Даже жаловаться не на кого.

Ужаснее всего это поникновение духа и разочарование отразилось на школьной молодежи. Если грубые овощи мороз «обжигает» и уродует, то рассаду губит, — это истина старая.

В молодежи неведомо откуда появилась злая струя, нам совершенно чуждая. Мы были розовые космополиты, но на Россию смотрели снисходительно; здесь вдруг появилась яркая ненависть ко всему русскому. Мы мечтали о конституции и кричали «ура» Александру II, а из этой молодежи анархисты вербовали динамитчиков, и рядом с этим много школьных юношей пошло в «священную дружину», куда, наверно, не записался бы ни один из наших.

Моя тема так бесконечно широка, что я должен сжимать, чтобы сказать хоть урывками самое главное.