Россия будущего

«Тяжело мое положение. За добросовестное служение, которое я приносил с собою на все поприща, где мне приходилось действовать; за пользу государственную и общественную, которую всюду старался соблюдать, забывая себя, и которой достигал, во многих случаях не без борьбы, за содействие общественному воспитанию в направлении созидательном, — получить наградою безвыходность — не дай Бог никому.

Виноват, может быть, я. Виноват в том, что не продавал своего пера никому, ни сильному, ни богатому; не подслуживался ко власть имеющим; не закрепощал себя ни одному из литературных кружков; не плыл по течению общественного разврата в разных его видах; не льстил страстям и поверхностным увлечениям; не заглушал высших интересов, напротив, служа им неизменно по силе разумения, — но я этого не вменяю (себе) в вину. Я виноват, что, может быть, не был в своем деле строгим хозяином; было время, когда даже попал ко мне управляющим чуть ли не бежавший из острога, обокравший меня, а потом в остроге и жизнь кончивший. Но это не вина моя, а несчастие. Не на себя же проживаясь, я впал в затруднение. В течение с лишком 16 лет я работал более, нежели все участвовавшее в моем деле, и оставлял себе личного вознаграждения всегда менее того, чем бы получал в любом издании на правах рядового сотрудника. Смело утверждаю это; уверен, что никто работавший со мною, никто из служивших у меня не решится утверждать, что я говорю неправду или преувеличиваю»…

После страшной борьбы, сопровождавшейся потерей всего состояния и ужасным материальным положением, счастье как будто снова улыбнулось Н. П-чу. С 1886 года газета пошла лучше. К 1887 году сказался заметный успех. Н. П-ч оживился и с большим рвением продолжал как «Современные известия», так и свои ученые труды. 20 июля умер Катков. Никто во всей русской печати не имел большого права взять в свои руки «Московские ведомости», чем Н. П. Гиляров-Платонов, человек независимый, испытанной политической честности и патриотизма. Друзья уговорили его похлопотать о получении в аренду университетской газеты. Покойный послушался и отправился в Петербург, заручившись некоторым покровительством. Ему, однако, предпочли г. Петровского, и это страшное нравственное оскорбление убило Н. П-ча.

Комментарием к этому тяжелому факту может служить следующий отрывок из частного письма покойного:

«Я о себе не великого мнения, — пишет покойный в письме к одному близкому другу, — но, однако, и не маленького; но я не признан — вот что, родной! Я в положении какого-то Дон-Карлоса. Аксаков меня ценил, ставил меня очень высоко, во многих случаях я был для него авторитетом. Мало того, покойный Ю. Ф. Самарин склонялся предо мною (по моему мнению, даже сверх заслуженного); для Хомякова я был даже единственным человеком, с которым он признавал полное свое согласие. И однако когда Аксаков начал издавать „Москву“ и предложил писать руководящие статьи с неограниченною властью (я и писал их), он выбрал в официальные заместители себя по редакции Н. А. Попова… и ни разу не заикнулся мне предложением соредакторства. Немногие знали даже, что некоторые из самых серьезнейших передовых статей принадлежали мне»…

Ни малейшего самовосхваления эти строки не заключают. Редко кто мог быть так скромен, как покойный. Это подтверждается следующим отрывком из другого частного же письма:

«Нежелание ваше торчать в объявлении вполне понимаю. Почему же я и боялся вымолвить вам свою просьбу? Я сам в высшей степени страдаю этим pudeur ом. Меня покоробило, когда назвал меня в объявлении Аксаков. Даже теперь дорого бы я дал, чтобы можно было не торчать моему имени в газете. Быть вывеской — тут есть что-то нестерпимое. Но, между прочим, потому-то я и полагал назвать троих, советами которых предполагаю пользоваться, каждым по своей части: Далем — для народного быта, Островским — для театра и вами. Думалось: ну будет все повеселее, нежели выставлять собственную персону, ничего никому не говорящую. Теперь, делать нечего, не назову никого. Пускай явлюсь пред публикой со всем бесстыдством самонадеянности».

Свою горькую судьбу покойный с удивительной ясностью предсказал еще в 1860 году в речи своей «О судьбе убеждений», посвященной памяти Хомякова. Указав на часто повторяющийся факт смерти общественных у нас деятелей в самый разгар их работы, Н. П-ч ставит вопрос: какая тому причина? — и говорит следующее: