Россия будущего

«…Аксаков должен был умереть, не мог не умереть. Я намекнул об этом, сказав, что к причинам смерти его должно отнести страдание, причиненное восточной политикой (моя первая о нем статья). Это несомненно. Помимо негодования, которое в нем возбуждалось направлением дипломатии, в нем еще не могло не произойти разочарования. Он не признавался в этом, он отбивался, но в глубине души не мог же не чувствовать, что идеал славянского братства, начертанный его учителями (Хомяковым и К. Аксаковым), разлетается, на распростертые объятия „братья“ отвечают пренебрежением, завистью, коварством, зложелательством. Пусть виноват Берлинский трактат и дипломатия, пусть верно (до известной степени, однако, только), что нельзя отожествлять народов с правительствами; но… Вот этого-то „но“ он не мог не чувствовать, и он умер, как умерли Хомяков и К. Аксаков накануне освобождения крестьян, как Самарин унесен смертью накануне второй Восточной войны. Теперь тоже канун, и если не 27 января, то в марте, в апреле, нынешним годом во всяком случае Аксаков перестал бы жить. Тот пост, который занимал он в славянском вопросе, во всяком случае бы пустовал. Русское великодушие к славянам упраздняется самими обстоятельствами, самою историею. Я это предсказывал еще в 1878 году; я об этом настаивал: кому же нужно было меня слушать?..»

Приведя выше характеристику русской общественной среды по отношению ее к деятелям мысли, приведем из той же речи Н. П-ча его характеристику А. С. Хомякова, в которой мимовольно он как бы обрисовал и себя самого:

«Если бы спросили меня, как вкратце выразить воззрения Хомякова, я бы отвечал одним словом: любовь…

К любви он обращается за утешениями, как и за укоризнами; в любви же указывает цель подвигу, отвращая высокомерные мысли и сокрушительные замыслы.

Выше любви он не находит призвания горячо любимой Родине. Тем самым, кому пророчит падение, он предсказывает кару именно за нарушение закона братства, за отступление от любви. Словом, любовь есть высший подвиг, как и высшая радость, есть высшая сила, есть — все…

Существенное значение любви то, что она есть связь живая, духовная, целостная. Кто убежден в таком начале для жизни, не естественно ли тому искать соответствующих законов и в мире отрешенном? По крайней мере, знаю людей, которые, наоборот, от живых начал в отрешенной мысли пришли к признанию любви как начала социального, видя в последней существенное отражение и необходимое дополнение первых; сошлись, таким образом, с Хомяковым независимо от его воззрений и идя обратною дорогою. Как бы то ни было, Хомяков и в теоретической области повсюду искал именно живого, духовного и целостного»…

Этим же живым, духовным и целостным был полон и брат Хомякова по духу и судьбе, Н. П. Гиляров-Платонов. Какое обилие мыслей, какая глубина содержания в тех намеках, которыми, изливая душу, он делился от времени до времени с друзьями!

Позволяем себе привести еще один отрывок из частной переписки покойного. Читатель увидит, каким глубоким мыслителем был Н. П-ч, какова по своему значению была его даже схематически начертанная, на лету брошенная мысль. Эти мысли клокотали в его мозгу бурным потоком, но только ничтожная часть их улеглась в его посмертные труды, политико-экономический и филологический. От всего потока остались лишь золотые брызги в частной переписке. Эти брызги станут вскоре предметом изучения. Одного Н. П-ча хватило бы с избытком на десять первоклассных ученых в разных областях знания.

Вот этот отрывок:

«Своеобразно ли у меня мнение, или болезнь моей доточности, которою страдал я еще, когда мне было 17 лет от роду, не знаю; но, заговорив о чем-нибудь, вижу, что еще нужно договорить до этого: входят посредствующие представления, для меня ясные, но в обычном словообороте лишенные определенности или криво толкуемые. Отсюда опасность: заговорить о чем-нибудь и не кончить.

…Я хотел выяснить, что „прогресс по существу материален и внешен“. Он есть победа над внешней природой; на внутренней мир человека, который остается всегда тот же, он не имеет действия. Внутренний прогресс и может быть только внутренним, то есть единоличным. А как только утвердится на этом положении, сколько вопросов и мыслей выступает!

1 Теперешняя наука ничем и не признает человека с его душою как итогом внешних влияний.

2 Наука совсем еще не додумалась в лице всех своих прошедших и настоящих мыслителей до понятия о… или до различения… Но вот здесь и запятая. Мысль, которую я хотел бы сказать и которую думал было развить в письме или письмах к Вам, есть детище, мне исключительно принадлежащее, и поэтому трудно выразить ее кратко.

Попробую намекнуть ее.

Необходимость и свобода,

мир внешний и внутренний,

бесчувственный и чувствующий.