Россия и Европа. Том 1. 1462-1921 Европейское столетие России. 1480-1560

Но что кроме этого? Не могли же в самом деле порядочные люди объяснять введение крепостного права в России, апеллируя к каме­рам Тауэра или к «деспотизму» Елизаветы Английской. Оставалось читать мораль государственникам. Но, как свидетельствует нашу­мевшая в свое время (в 1847 году) рецензия на кавелинскую статью Юрия Самарина (под псевдонимом М...З...К) в погодинском «Моск­витянине», захлебнулись и моральные атаки. «В словах автора, — писал Самарин, — без его ведома проскользнула мысль, оскорби­тельная для человеческого достоинства... что бывают времена, ког­да гениальный человек не может не сделаться извергом, когда ис­порченность современников... разрешает того, кто сознает её, от обязательности нравственного закона, по крайней мере, до того умаляет его вину, что потомкам остается соболезновать о нем, а тяж­кую ношу ответственности за его преступления свалить на головы его мучеников».⁵⁸

К.Д. Кавелин. Цит. соч., ч. 1, с. 255.

Москвитянин, 1847, № 2, с. 163.

Такому позитивистскому зубру, как Кавелин, давно усвоившему гегелевскую максиму, что свобода есть не более, чем осознанная необходимость, атаки эти были смешны. «Это не аргумент против меня, — небрежно парировал он. — Надобно умышленно закрыть себе глаза, чтоб не видеть, что история исполнена таких оскорби­тельных для человеческого достоинства ситуаций».⁵⁹ Зато, снисхо­дительно добавлял Кавелин, «от ужасов того времени нам осталось дело Иоанна, оно-то и показывает, насколько он был выше своих со­временников».⁶⁰Читатель декабристских убеждений тут же и поймал бы Кавелина на слове. Да что же, помилуйте, спросил бы он, и впрямь осталось от «ужасов того времени»? Перманентная диктатура самодержавия? Крепостное право да полицейское государство, которое еще и сегод­ня вас самого вынуждает хитрить и ловчить, изъясняясь эзоповским, подцензурным языком? И такое с позволения сказать «дело» оправ­дывает все ужасы «долгого рабства», говоря словами Герцена?Только для славянофилов этот аргумент был табу. Они ведь и са­ми были мифотворцы и, главное, «дело Иоанна», самодержавие, бы­ло для них столь же священным, как и для Карамзина. Потому-то и шла вся их полемика в моральном ключе. Государственники отвер­гали ее — Кавелин высокомерно, Соловьев презрительно, называя славянофилов «буддистами в истории». Короче, контрнаступления у ревизионистов не получилось. Так, беглые партизанские вылазки, бессильные против регулярной армии государственников. Не только книги о Грозном, даже статьи, специально посвященной ему, не най­дем мы в обширном историографическом наследстве славянофилов.

Никакого ущерба не понес государственный миф от самых убеж­денных и самых смелых его ревизионистов. Как капитулировала в московские времена боярская оппозиция перед самим тираном, так и славянофилы, с опозданием на 300 лет повторявшие ее давно уже не актуальные в петербургскую эпоху аргументы, капитулирова­ли перед государственниками.

К.Д. Кавелин. Цит. соч., ч. 1, с. 410.

Там же, с. 412.

Глава девятая

I р U L. Государственный миф

Курбского

Вот и подошли мы к апо­логетическому направлению Иванианы, представители которого вы­дают свою школу подобострастными похвалами в адрес отцов-осно­вателей. С. Горский, сочинивший в Казани толстую книгу «Жизнь и историческое значение князя A.M. Курбского» (единственную, кстати, до сих пор монографию о патриархе русской оппозиции, увы, прискорбно напоминающую чеховское письмо к ученому сосе­ду), так и писал: «Не принимая на себя смелость приписывать моему сочинению полную самостоятельность, скажу откровенно, что сочи­нения гг. Соловьева, Кавелина и других знаменитых деятелей на по­прище отечественной истории руководили меня».⁶¹

И правда, за душою у Горского была одна-единственная идея о «борьбе старого против нового», оброненная Соловьевым в VI то­ме «Истории России» и развернутая автором в пышный и многослов­ный панегирик. Может, и не стоило бы упоминать о ней, когда бы не удивительная ее историческая судьба. С легкой руки Горского обра­тилась она в лейтмотив, в каноническую формулу всего этого на­правления. Его последователи станут, конечно, изо всех сил откре­щиваться от родства с самым глупым из реакционеров XIX века. Кни­гу его во всяком случае в библиографические указатели они не включают. Но язык — язык! — выдает их с головой.

«Иоанн хлопотал о том, чтобы идее государственной дать торже­ство над началами ей противоположными, хотел воцарить её в рус­ском обществе, потому что видел в ней поруку славы и благоден­ствия отечества... Идея эта поставила Иоанна выше понятий века; она вознесла его на высоту недосягаемую, недоступную для совре­менников и потому, не удивительно, что... начали с Иоанном борьбу на жизнь и смерть... Старое не уступает новому без борьбы... Бояр­ство стремилось сохранить старое. В призыве к этому и заключалась главным образом идеология боярства... Эпоха создания русского

⁶¹ С. Горский. Жизнь и историческое значение князя A.M. Курбского, Казань, 1856, с. 15.