Россия и Европа. Том 1. 1462-1921 Европейское столетие России. 1480-1560

равняется разнице между процветанием и разорением. Самое большее, что соглашаются признать эксперты — это разность тем­пераментов обоих правителей. А в остальном все они одним мир- ром мазаны...

И верят ведь читатели. Вот хоть самый недавний пример. В кон­це 2005 года вышла, как мы уже говорили, замечательно либераль­ная и очень серьезная книга трёх авторов о русской истории от Вла­димира Святого до Владимира Путина «История россии. Конец или новое начало?» Правда, авторы не историки, но в высшей степени квалифицированные и просвещенные читатели исторической лите­ратуры. И что же? Уловили они принципиальную разницу между до- самодержавной Россией и патерналистской диктатурой Грозного? Иначе говоря, между страной, в которую бегут, и той, из которой бе­гут? Между крестьянством процветающим и разоренным? Свобод­ным и закрепощенным?

Ничуть. Либеральная традиция России по-прежнему начинается для них вовсе не с Ивана III, а с Петра III: «Искать истоки отечествен­ной либеральной традиции в более ранних временах не кажется нам продуктивным по той простой причине, что до указа Петра III узако- нивания сословных и индивидуальных прав Россия не знала».⁴⁰

Вот так. «Не кажется продуктивным» — и всё. Это очень напоми­нает распространенное, как мы еще увидим, среди западных исто­риков клише, что частная собственность появилась в России при Екатерине II (т.е. в то же примерно время, когда авторам книги «ка­жется продуктивным» искать истоки либеральной традиции). Но как же в таком случае быть, может спросить читатель, с крестьянской ал­лодиальной собственностью, обнаруженной А.И. Копаневым в доку­ментах 1552 года, т.е. за два столетия до времен Екатерины, не гово­ря уже о древних наследственных вотчинах ? Как быть с монастыр­ской собственностью, дожившей до времен Екатерины? Да никак! Нет ничего подобного в доступном западным историкам клише, а на нети суда нет.

⁴⁰ Александр Ахиезер, Игорь Клямкин, Игорь Яковенко. История России: конец или но­вое начало? М., 2005, с. 696.

Но ведь то же самое и с либеральной традицией. Ибо что же, собственно, произошло при Петре III, попросту говоря? Был отменен закон об обязательной службе дворянства. Так ведь при Иване III — и вообще до середины XVI века — никакого такого закона и в поми­не не было, поскольку не было и обязательной службы. Почему же, спрашивается, датировать возникновение отечественной либераль­ной традиции временем отмены закона, которого до Ивана Грозно­го попросту не существовало?

Ведь здесь та самая проблема уникальности русской элиты, ко­торую, как мы помним, поставил во главу угла своего исследования Роберт Крамми. Но даже он готов был признать, что до введения за­кона об обязательной службе русская элита ничем, собственно, не отличалась от европейской. По какой же, спрашивается, причине от­казывают ей в этом авторы новейшей «Русской истории»? Право же, трудно найти этому другое объяснение, кроме того, что они тоже ос­таются в плену старого мифа об однолинейности истории Москов­ского государства.

Здесь между тем Ахиллесова пята мифа. Ибо как бы ни был миф этот изощрен, не может он, однако, зачеркнуть очевидный факт, что при Иване III предпочитали почему-то люди с Запада бежать в «дес­потическую Московию», тогда как после самодержавной революции 1560-т столь же неудержимо устремились они на Запад. Навсегда необъяснимой останется для мифа и неожиданная народно-хозяй­ственная катастрофа, постигшая Россию как раз в годы Ливонской войны, та самая, с которой, как помнит читатель, и началось её скольжение к «евразийской модели государственности». И даже ро­ковую разницу между новгородскими экспедициями деда и внука объяснить он не сможет.

Казалось бы, из всего этого следует неопровержимо, что именно в 1560-м произошла в московской истории какая-то эпохальная ме­таморфоза, ничуть не менее значительная, нежели та, что повтори­лась три с половиной столетия спустя в 1917-м. Между тем тысячи то­мов написаны о большевистской революции и о том, как ошеломля­юще отличалась постреволюционная Россия от дореволюционной. Никому и в голову не приходит в этом отличии усомниться. И в то же время за одну уже мысль о совершенно аналогичном отличии между Россией досамодержавной и послеопричной многие мои коллеги на Западе — да и в России — готовы меня с пуговицами съесть.

Но почему, собственно? Ведь даже из фактов, которые уже при­ведены, очевидно, что после 1560 года перед нами просто другая страна. И не в том лишь дело, что самодержавная Россия так же не походит на досамодержавную, как советская империя после 1917-го не походит на царскую. Тут метаморфоза куда глубже. Ведь Россия Ивана III была не только досамодержавной. Она была еще и докре- постнической. Больше того, она была доимперской. И по одной уже этой причине застрахованной от губительных мечтаний о «першем государствовании», что обуревали Ивана Грозного, т.е. о том, что Павловский величает сегодня статусом «мировой державы», а Бел- ковский «государством-цивилизацией».