На месте обеих отживших свой век империй следовало, согласно Погодину, учредить два десятка православных и славянских государств, посадив в них на королевство русских великих князей и окончательно превратив таким образом Российскую империю в «целый мир какой-то самодовольный, независимый, абсолютный».17
«Россия — поселение из во миллионов человек, — продолжал он, — которое ежегодно увеличивается миллионом и вскоре дойдет до ста. Где [еще] такая многочисленность? О Китае говорить нечего, ибо его жители составляют мертвый капитал истории и, следовательно, не идут к нашим соображениям». Зато предлагал Погодин представить себе, что будет, «если мы прибавим к этому количеству еще 30 миллионов своих братьев, родных и двоюродных, рассыпанных по всей Евро- пе, от Константинополя до Венеции, и от Морей [в Греции] до Балтийского и Немецкого морей?.. Вычтем это количество... из всей Европы, и приложим к нашему. Что останется у них и сколько выйдет нас? Мысль останавливается, дух захватывает»}* Да простится эта имперская эйфория бедному Погодину: он столько раз впоследствии, как мы еще увидим, от неё отречется. Просто такое было тогда умонастроение в николаевской России (писал это Погодин в 1838 году). Мы помним, что всего три года спустя Шевы- рев говорил о Европе как о «будущем трупе», страдающем «заразительным недугом». Помним и восторг, с которым принял это его откровение петербургский бомонд. Так представляли себе в 1840-е
М.П. Погодин.
Цит. соч., с. 3. Там же, с. 2.
состояние Европы читатели «Москвитянина».
Обуревавший её порыв к свободе приняли они за предсмертную агонию. Всё тогда казалось возможным: и добиться нового передела Европы, и сделать границы России навсегда неуязвимыми, и «консолидировать», говоря сегодняшним языком, альтернативную Европе цивилизацию. Погодин был прав: «дух захватывало»...Мы-то сегодня знаем, что кончилась тогдашняя эйфория национальной катастрофой. И, как мы скоро увидим, иначе она и не могла закончиться. Тем более странно, что продолжает она «захватывать дух» у православных фундаменталистов и в сегодняшней Москве. Н.А. Нарочницкая, например, вполне искренне горюет, что потеряла тогда Россия замечательный шанс «консолидации крупнейшего центра мировой политики и альтернативного Западу исторического опыта на Евразийском континенте с неуязвимыми границами». И особенно горько ей оттого, что воспользуйся тогда Николай этим уникальным шансом, «латинская Европа смотрелась бы на карте довеском Евразии, соскальзывающим в Атлантический океан».19
Вот уж поистине «заразительный недуг», переживший столетия.