Россия и Европа. Том 2

И Брюс Линкольн тотчас демонстрирует эту ошибку, предложив еще одно толкование Ункиар-Искелессийского договора, карди­нально отличное как от версии Покровского-Нарочницкой, так и от версии Гизо и Пальмерстона. «Восстановитель баланса» был убеж­ден, что внешняя политика Николая, по крайней мере до начала 1850-х, руководилась исключительно интересами безопасности рос­сийского зернового экспорта через проливы. Отсюда, уверял он, стремление Николая любой ценой сохранить целостность Турции, Отсюда его глухота к мольбам восставших греков. Отсюда и экспеди­ция русского флота в Босфор в момент, когда Константинополь ока­зался под ударом. Отсюда, наконец, и договор в Ункиар Искелеси.

Исходя из этой позиции, Линкольн, естественно, оценил дого­вор как «по природе оборонительный, а не наступательный... Взяв на себя обязательство защищать европейские владения султана... Николай фактически оказался жандармом Балкан и Ближнего Вос­тока, так же, как дунайских княжеств и Восточной Европы... Менее, чем через десятилетие, он окажется еще и жандармом Центральной Европы».⁵⁵ И само собою, вся эта жандармская симфония представ-

⁵⁵ Bruce Lincoln. Op. cit, p.207.

лялась Линкольну вполне «рациональной», говоря языком его кол­леги по восстановлению баланса Б.Н. Миронова.

Читатель, конечно, понимает, что с точки зрения множественно­сти сценариев одинаково неправы были и Пальмерстон, и Лин­кольн, не говоря уже о Покровском с Нарочницкой. Более того, с этой точки зрения, спор их выглядит бессмысленным. Просто пото­му, что «турецкий» сценарий, которым руководился в 1830-е Нико­лай, был одновременно и оборонительным, и наступательным. И в обоих случаях совсем не по той причине, какую приписывали ему спорщики. Оборонительным он был совсем не потому, что обеспечивал безопасность русского зернового экспорта через про­ливы, как думал Линкольн. Для этого вовсе не требовалось запре­щать проход через Босфор всем иностранным военным судам. И наступательным был он не потому, что планировал расчленить Турцию, как думал Пальмерстон.

Напротив, и в 1829-м и в 1833 годах, когда у Николая действи­тельно была возможность захватить Константинополь, он, как мы видели, демонстративно от неё отказался. В обоих случаях добивал­ся он лишь протектората над Турцией. Иначе говоря, развязать себе руки для борьбы с революцией в Европе казалось емутогда несопо­ставимо важнее как зернового экспорта, так и Константинополя. Письмо его посла в Лондоне не оставляет в этом сомнений: «Ника­кая реальная опасность нам [больше] не угрожает и наш августей­ший повелитель в состоянии повелевать Европой и будущим».⁵⁶

Глава пятая Восточный вопрос г- _

Гамбит

279

,Ч\ !f Глава пятая Восточный вопрос

I ЗМОИТ Беда была лишь втом, что Николай

знал только один способ «повелевать Европой и бу­дущим»: подавляя международную революцию. А в 1830-е никаких революционных вспышек в Европе, которые дали бы ему повод вмешаться, не происходило. Словно судьба смеялась над ним: как раз в момент, когда руки у него были полностью развязаны для раз­грома крамолы, где бы она ни возникла, она, как назло, нигде не возникала. Ну просто мертвый сезон для крамолы...

⁵⁶ В.Н. Виноградов. Англия и Балканы, М., 1985, с. 116.

Из-за этого-то, надо полагать, и откликнулся так охотно Николай после бурного 1833 года на предложенный ему Меттернихом оборо­нительный «Союз трех Дворов». Это имело смысл еще и по двум до­полнительным соображениям. С одной стороны, он нейтрализовал таким образом возможные возражения Австрии против русского протектората над Портой. А с другой, укреплял тылы в ожидании но­вой вспышки европейского пожара. На практике, однако, свелся второй сценарий, как скоро выяснилось, лишь к вереницетеплых и дружественных встреч с правителями Австрии и Пруссии — от Мюн- хенгреца в сентябре 33-го до Теплица в августе 38-го — и сопровож­давших эти встречи нескончаемых банкетов, балов и парадов.

Робкого Нессельроде такое развитие событий приводило в вос­торг. Но Николаю, который, как известно, был своим собственным министром иностранных дел, бесплодные развлечения, видимо, скоро наскучили. К тому же сама идея пассивной обороны, состав­лявшая суть «австрийского» сценария, противоречила его характе­ру, его, прав был Пальмерстон, активному темпераменту. Он жаж­дал бури — и это обещало новому сценарию короткую жизнь. На­зревала смена стратегии.