Россия и Европа. Том 2

Вот смотрите. Новая формула не только легитимизировала, но и предписывала захват Константинополя и проливов так же, как и «поглощение Австрии», и образование на месте Турции «закон­ной империи Востока» (пусть под именем Славянского союза, но «с русским императором как главой мира» и с русскими велики­ми князьями на престолах всех славянских государств). Европа при­няла эту формулу всерьез. И страх перед нею объединил там всех — от консерваторов до революционеров.

Погодин сам цитировал Адольфа Тьера, знаменитого историка и будущего президента Франции. В его изложении Тьер утверждал: «Европа, простись со своей свободой, если когда-нибудь Россия по­лучит в свою власть эти два пролива».¹¹⁸ Маркса и Энгельса Пого­дин, конечно, не цитировал, но встревожены они были ничуть не меньше ненавистного им Тьера. «Если Россия овладеет Турцией, — писали они, — её силы увеличатся почти вдвое, и она окажется сильнее всей остальной Европы вместе взятой. Такой исход дела явился бы неописуемым несчастьем для революции».¹¹⁹

В то же время в России (не на уровне, конечно, профессиональ­ных идеологов, как Погодин или Тютчев, которые прекрасно отдавали себе отчет, что речь идет о переделе Европы), но на уровне общества, даже самого высокопоставленного, требования Николая звучали не только совершенно невинно, но и без малейшего сомнения справед­ливо. А.Ф. Тютчева, например, барышня ума экзальтированного, но и в высшей степени едкого и острого, нисколько не сомневалась, что единственной заботой Николая в годы Крымской войны было «вы­рвать христианские народности из-под власти гнусного ислама».¹²⁰

М.П. Погодин. Цит. соч., с. 238.

К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 9, М., 1933, с. 386.

Анна Тютчева. Цит. соч., с. 93.

Именно и только из-за этого была она совершенно уверена, «цивили­зованная и гуманная Европа бросается, как бешеная, на Россию».¹²¹ Получался неразрешимый парадокс: Россия была убеждена, что идет освобождать славян, а Европа — что Россия покушается на её свободу.

И ведь Анна Федоровна вовсе не была единственной в своем не­годовании против предательской Европы, которая не давала России возможность вырвать бедных христиан из когтей «гнусного ислама» и, «становясь на сторону религии Магомета, тем самым изменяла своему жизненному принципу».¹²² Весь николаевский бомонд чув­ствовал точно так же. Именно поэтому, замечает она, «молодежь с во­сторгом идет на бой. Великие князья Михаил и Николай в совершен­ном восторге».¹²³ Больше того, так чувствовали и наследник престола Александр Николаевич и сам император. Они тоже радовались войне «в осуществление предсказания, которое предвещает на 54-й год ос­вобождение Константинополя и восстановление храма св. Софии».¹²⁴ Причем, радовались они войне не только с Турцией, но именно с Европой. Один эпизод 15 ноября 1853 года не оставляет в этом со­мнений. «Во время чая наследнику-цесаревичу подали телеграмму от государя. Он прочел её, и лицо его прояснилось. „Английский и французский флоты вошли в Черное море, — сказал он, — тем луч­ше, это делает войну неизбежной"». Тютчева комментирует: «Эти слова в его устах знаменательны. Великий князь слишком привык к сдержанности, чтобы позволить себе высказать подобное мнение, если бы его не разделял государь».¹²⁵ А 23 октября 1854 года Алек­сандр и его*кена, цесаревна Мария Александровна, уже выражали «такие мысли, каких бы сами они не допустили или, во всяком слу­чае, не высказали полгода тому назад. Они говорили, что Россия ни­когда не будет у себя хозяйкой, пока не получит Дарданелл, что ес­тественными союзниками России являются славянские народы, ко­торых во что бы то ни стало нужно вырвать из-под ига Турции».¹²⁶

¹²¹ Там же.

12?

Там же, с. 70.

12*?

Там же, с. 72.

¹²⁴ Там же, с. 70.

lie

^э Там же, с. 75.

¹²⁶ Там же, с. юг.