Россия и Европа. Том 2

Добавим к этому, что первый царь новой династии, Михаил Фе­дорович Романов, чувствовал себя на троне крайне неуверенно (трагический конец Годунова, Шуйского и Лжедмитрия еще не ос­тыл в народной памяти), и потому поддержка бояр, церкви и насе­ления была для него важна первостепенно. В этих условиях «смут­ная мысль о необходимости сделать Земский собор руководителем в деле исправления приказной администрации», которая, по сло­вам Ключевского, «бродила в обществе времен Грозного»,⁵³ естест­венно, должна была развиться в первые годы после Смуты в твер­дое — и массовое — убеждение: «Слова, малознакомые прежде, — совет всей земли, общий земский совет, всенародное собрание, крепкая дума миром, — стали ходячим выражением новых понятий, овладевших умами».⁵⁴

Тем более что в момент становления новой династии никто не хо­тел возврата к прежнему произволу, утвердившемуся в стране во времена «зачинщика тирании». Даже митрополит Филарет, отец Ми­хаила Федоровича, находившийся тогда в польском плену, писал, что восстановить власть прежних государей — значит подвергнуть отечество опасности окончательной гибели, и он скорее готов уме­реть в плену, чем на свободе быть свидетелем такого несчастья.⁵⁵ В этом смысле Миронов прав, царь Михаил был «внешне ограничен аристократией, представительным учреждением [Земским собором] и церковью как институтом, а внутренне — обычаем, традицией, за­коном, православной догматикой».⁵⁶ Прав, ибо в самом деле «из бурь Смутного времени народ вышел... уже далеко не прежним без­ропотным и послушным орудием в руках правительства»⁵⁷

Вопрос-то, однако, в другом. В том, помогала ли политика «от­резавшегося от Европы» московитского режима этому порыву на-

В. О. Ключевский. Сочинения, т. 2, с. 198.

Там же, т. з, с. 84.

Там же, с. 35.

Б.Н. Миронов. Цит. соч., с. 125.

В.О. Ключевский. Цит. соч., т. 3, с. 89.

рода стать «субъектом государственного управления» или, напро­тив, насильственно его гасила? До такой степени гасила, что уже при втором царе новой династии Алексее Михайловиче вся эта «на­родная монархия» первых лет после Смуты оказалась откровенной фикцией (точно такой же, заметим в скобках, в какую превратила послереволюционное возбуждение народа сталинская конституция 1936 г.). Вот на этот фундаментальный вопрос аргументы Миронова не дают нам никакого ответа. А он между тем решающий. Не ответив на него, мы рискуем фальсифицировать всю историю Московии.

Ну, начнем с того, что в результате «экономической реставра­ции», о которой слышали мы от М.Н. Покровского, уже десятилетие спустя после Смуты почти все сельское население Московии (85 %, а с дворцовыми крестьянами 95 %) было выведено из состава сво­бодного общества и тем самым из числа «субъектов государствен­ного управления». В том смысле, что его выборные больше не появ­лялись на Земских соборах, «которые через это потеряли всякое подобие земского представительства».⁵⁸Но, может быть, имеет Миронов в виду под «народным одобрени­ем», ставшим в Московии «обязательным условием легитимности важнейших государственных событий», участие в соборах по крайней мере 5 % населения? Так и это ведь очень скоро оказалось фикцией. Ибо на самом деле «достаточно было какой-либо случайно составив­шейся группе обратиться с ходатайством на государево имя, чтобы вы­звать указ „по челобитью всех чинов людей". Приказная подделка под народную волк^стала своего рода политической фикцией».⁵⁹ Возмож­но, Миронов забыл, как это делалось «по требованиям трудящихся» в советской «Московии», но ведь живы еще люди, которые помнят.

Так что же в таком случае остается от его утверждения относи­тельно петиций на государево имя, имевших якобы «для государя значение непререкаемого голоса народа»?⁶⁰ И что остается от «на­рода как субъекта государственного управления»? Остается «при­казная подделка под волю народа», легальная фикция, которую, собственно, и именует Миронов «народной монархией».

Там же, с. 263.

Там же, с. 134.

Б.Н. Миронов. Цит. соч., с. 121.