листы о сакральном предназначении власти Романовых, единственное её рациональное оправдание (на дворе все-таки стоял XIX век) предложил Карамзин: без самодержавия Россия погибнет.
Тезис второй Почему, однако? Почему, скажем, Англия спокойно без самодержавия обошлась — и даже монархию сохранила! — а Россия непременно должна была без него погибнуть? С ответом на этот вопрос Карамзин справился еще лучше. И был он обманчиво прост: потому что Россия не Англия. Это правда, что современная Европа не терпит самовластья и нет в ней крестьянского рабства. Ну и что? Мы — «другие», у нас другая история, другие «правила, мысли народные» (или, как скажет впоследствии на ученом жаргоне Б.Н. Миронов, «архетипы сознания»).
«У нас не Англия; мы столько веков видели судью в монархе и добрую волю его признавали вышним уставом».123
Словно бы Англия не признавала абсолютную власть монарха больше веков, чем Россия.И еще: «Выражение le conceit d'etat entendu [вняв мнению Государственного Совета] не имеет смысла для гражданина российского; пусть французы употребляют оное... в самодержавии не надобно никакого одобрения для законов, кроме подписи государя».124
Словно бы у французов всегда был le conceit d'etat.И еще: «Кстати ли начинать русское Уложение [как предложил Сперанский] главою о правах гражданских, коих в истинном смысле не бывало и нет в России?»125
Словно бы в Европе «права гражданские» с неба упали, а не были установлены законодательным актом. Одним словом, вспомним очень точное замечание А.Н. Пыпина: «Русская жизнь отделена была от жизни европейской и даже противопоставлена последней».Успех этого тезиса Карамзина был феноменальный. Его подхватят и идеологи дворянского большинства, как Н.М. Погодин, и их оппоненты, как П.А. Вяземский. На его основании славянофилы разработают стройную теорию уникальности России, а западники создадут
Там же, с. 102.
Там же, с. 6о.
Там же, с. 91.
в российской историографии влиятельнейшую «государственную школу» (исходившую, впрочем, из той же российской уникальности). То, что не успел договорить или додумать мэтр, договорят и додумают за него те, кто придёт после. Даже Белинский в свой краткий период увлечения самодержавием воскликнет: «Один из величайшихумственныхуспехов нашего времени в том состоит, что мы, наконец, поняли, что у России была своя история, нисколько не похожая на историю ни одного европейского государства, и что её должно изучать и о ней должно судить на основании её же самой, а не на основании ничего не имеющих с ней общего европейских народов».126
И два столетия спустя будет этот карамзинский тезис преследовать российскую культурную элиту, вылившись в конце концов в допетровскую идею «русской цивилизации», противостоящей Европе. Даже такой дремучий патриот, как Геннадий Зюганов, не имеющий, я уверен, ни малейшего представления о политической концепции Карамзина, и тот ссылается на его тезис — пусть на советском канцелярите: «духовно-нравственные устои русской народной жизни... принципиально отличаются по законам своей деятельности от западной модели свободного рынка».127
Или уж вовсе по рабоче-крес- тьянски: «Капитализм не приживается и никогда не приживется на российской почве».128...Ошеломляет, однако, другое. Спорят о Карамзине, спорят, вот уже скоро два столетия исполнится, как о нём спорят. И за всё это время никто, кажется, так и не обратил внимания, что как политический мыслитель ничего принципиально нового он, собственно, не придумал. Стоит припомнить Московию XVII века, и едва ли останутся у читателя сомнения, что политические тезисы Карамзина глубоко архаичны. Нет слов, они, конечно, прошли через фильтр европейского Просвещения и выглядят вполне современным «мифом о России», говоря языком Ю.С. Пивоварова. Но миф-то старый, московит- ский. Тот самый, что был так жестоко дискредитирован в свое время Крижаничем и навсегда, казалось, перечеркнут реформами Петра.
1 та
Там же.
Метаморфоза Карамзина —
Театр одного актера