Россия и Франция. От Петра Великого до Ленина

Если франко-русские отношения были одной из стабильных и успешных составляющих внешней политики Николая II, то этот успех во многом обязан тому импульсу, который им придал князь Лобанов-Ростовский. Муравьев оставался верным этому курсу, и желание французских руководителей укреплять союз ему только способствовало. Но Муравьев, как уже сказано, уступал как министр своему предшественнику. Он не имел собственного мировоззрения и предпочитал не докучать монарху. В результате на протяжении тех трех лет, что он возглавлял министерство, проводилась менее последовательная политика, которая скорее отличалась авантюризмом, чем преемственностью, и в итоге привела к утрате Россией за несколько лет авторитета, приобретенного ею в мире с тех пор, как она оправилась от Крымской войны.

Непоследовательность прежде всего проистекала из необдуманных поступков Муравьева, которые шли вразрез с генеральной линией России. Лобанов-Ростовский и те, кто вел с Францией переговоры о политическом соглашении и конвенции, внимательно следили, чтобы позиция России была четко обозначена. Россия хотела помочь Франции, сблизиться с ней, одновременно давая понять, что это не подразумевает никакой поддержки реваншистской политике Франции. Но в Париже, во время визита государя в 1896 году, Муравьев, напротив, намекал, что Россия окажет поддержку надеждам Франции на реванш. Впоследствии при каждой поездке императора министр вел речи, которые подрывали доверие к политике России. Так, в Берлине он выдвинул идею сформировать коалицию, направленную против Англии, противореча тем самым миролюбивой позиции, лежавшей в основе проекта, унаследованного от Александра III. В Вене он вел себя не лучше, выступая с предложениями, способными разжечь пожар войны на континенте. Он заявил там, что Россия признает права Австрии на Боснию и Герцеговину и даже на часть Новопазарского санджака. Эти предложения, столь расходящиеся с осторожными взглядами России, не произвели, впрочем, никакого впечатления на Вену. Более того, во время волнений на Крите он то утверждал, что у России лишь одна цель – гарантировать целостность Османской империи, то предполагал, что Россия может помочь Греции взять Крит под контроль, чтобы урегулировать проблему. Противоречивые высказывания, неосторожные в регионе, где Россия всегда так внимательно следила за своим образом державы, приверженной сохранению равновесия и мира, могли лишь привести в замешательство участников этих опасных конфликтов.

Но прежде всего внушаемость монарха и определенный недостаток компетентности у Муравьева подтолкнули Россию к опасной авантюре на Дальнем Востоке. Муравьев действовал здесь под влиянием Германии, которую к вмешательству в дела региона побудил инцидент неприятный, но малозначительный: убийство двух немецких миссионеров. Кайзер хотел отомстить за их смерть и направил войска в бухту Кяочао. Муравьев доказывал Николаю II, что для России пришло время действовать в этом регионе, поскольку создавшееся в нем положение благоприятствует проявлению Россией инициативы, то есть оккупации Порт-Артура и Дальнего. Для Муравьева мало что значила целостность Китая, европейские державы, по его мнению, могли вмешиваться в китайские дела по своему усмотрению. Витте противился этому проекту, напоминая Николаю II, что двумя годами ранее он вместе с Лобановым-Ростовским помешал Японии отнять Маньчжурию у Китая и вел переговоры с Пекином. Император слушал его, колебался, потом все же согласился с идеей Муравьева. Да, Дальний Восток был далеко, но Россия продвигалась в этом направлении благодаря колонизации и Транссибирской железной дороге. Царь думал, что в силу удаленности военная авантюра будет менее рискованной. К тому же как он мог забыть травму, перенесенную в молодости во время поездки в эти дальние края, когда один японец нанес ему удар саблей по черепу? Его чувства к азиатским народам с тех пор отличались особой враждебностью. Хотя нанес тот злосчастный удар японец, идея экспедиции против Китая соблазняла царя. Добившись согласия государя, Муравьев бросил страну в дальневосточную авантюру, не подготовив для этого общественное мнение и не завязав необходимые дипломатические контакты. Вдобавок прогерманские симпатии побуждали его поддерживать репрессивные меры, принятые Берлином.