Россия и Германия. Союзники или враги?

Некоторые из разговоров о том, что режим вот-вот развалится на куски, могли быть подкреплены серьезным доказательством, хотя ретроспективный взгляд сегодня показывает, что даже этого доказательства было недостаточно. Но некоторые из теорий о неизбежном падении режима были основаны на полностью иллюзорных, нетипичных аргументах; например, были люди, утверждавшие, что русский народ никогда не станет терпеть правительство с таким большим числом евреев. Не отважусь на подсчеты, какая часть такого рода мнений была основана главным образом на попытках выдать желаемое за действительное.

Много писем написал я Шлезингеру и барону фон Мальцану в МИДе, стремясь придать тревожным вестям из России надлежащую перспективу. Я обращал их внимание на то, что широкие массы населения в самом деле сыты по горло большевистским правлением, но, несмотря на это, нет причин полагать, что какая-то значительная часть этого населения желает возврата к дореволюционному порядку[22].

И я предупреждал их, что, несмотря на все новости, сообщающие о негативных сторонах большевистского режима, несмотря на голод, холод и озлобленность среди широких масс народа, советское правительство пока после каждого кризиса становится все сильнее и прочнее. Силы, которые могли бы вначале уничтожить его изнутри, быстро исчезают. Все попытки уничтожить режим извне с помощью интервенции провалились главным образом потому, что интервенция осуществлялась недостаточными военными средствами, силы интервенции были разрознены и они были совершенно не способны принять во внимание нужды русского народа. Я полагал, что конец советскому режиму могла бы положить политически осознанная и хорошо подготовленная в военном отношении кампания, предпринятая сообща всеми европейскими странами. Но я не думал, что Европа в то время была вообще в состоянии собрать необходимые материальные и идеологические силы. (Европа и США и не собирались этого делать – их устраивал хаос в России. – Ред.)

Короче говоря, я придерживался мнения – и я заявлял это без колебаний, – что советское правительство твердо сидит в седле и что германскому правительству следует принять это за базис для своих действий. Моя интерпретация встретила столь мало понимания в Германии, что друзья (из лучших побуждений) посоветовали мне приспособить мои отчеты к превалирующей точке зрения; иначе меня легко могут заподозрить в тайных просоветских симпатиях. Однако я не дал вывести себя из равновесия и придерживался мнения, которое считал правильным. Подтверждение правильности моей позиции последующими событиями вознаградило меня за те трудности, которые мне пришлось преодолевать вначале.

Возможно, мои благоприятные доклады, касающиеся стойкости советского режима, основывались не только на беспристрастном анализе ситуации, но и в некотором роде на попытках выдать желаемое за действительное. Это правда, что я был лично заинтересован в уничтожении большевистского режима и восстановлении частной собственности. Но с точки зрения германской внешней политики я видел определенные преимущества, которые можно было извлечь из длительного существования советской власти. Ибо я опасался, что этот режим может быть заменен лишь такой властью, которая сможет сговориться с западными союзниками, тем самым добавив новое бремя к тому, что уже наложено Версальским договором.

Только после того, как Советская Россия успешно вышла из войны с Польшей и в октябре покончила с бароном Врангелем, последним из белогвардейских генералов (автор ошибается – на Дальнем Востоке сопротивление белых продолжалось до 1922 года, в том числе генералов Дитерихса, Семенова, Унгерна фон Штернберга (последних до 1921 года). – Ред.), растущее упрочение режима стали все более и более признавать как факт даже в Берлине. И практические выводы из этого факта надо было извлечь в интересах рейха. Насколько деликатной была эта проблема (чтобы извлечь нужные выводы), будет показано на примере следующего инцидента, вызванного третьей годовщиной захвата власти большевиками.

Третья годовщина Октябрьской революции

Ближе к концу дня 7 ноября 1920 года народный комиссар иностранных дел Чичерин прислал мне приглашение на официальный ужин, устраиваемый для иностранных представителей в Москве в Доме приемов комиссариата. Поводом была третья годовщина Октябрьской революции[23].

В те дни Дом приемов находился в великолепном дворце, расположенном на правом берегу Москвы-реки, прямо напротив Кремля. До революции он принадлежал украинскому сахарному магнату Харитоненко. После возобновления дипломатических отношений с Великобританией советское правительство предложило это здание британскому посольству, которое и занимает его по сей день.